Трещинка

Меркеев Юрий

– Говорил я тебе, что его нужно отправлять в хоспис в добровольно – принудительном порядке. Там за ним будет хоть какой-то присмотр.

– Нет, – покачала головой Вика. – В хосписе он умрет быстрее. Даже домашняя кошечка уходит умирать на волю. А он… что же?! Он не смирится со смертью никогда. Он по-прежнему своенравен и упрям, сейчас – в особенности. Признается, что его душа окаменела. Хочет ее оживить с помощью волшебства. Бр-р-р, – поежилась женщина. – Больше я сюда ни ногой.

– И все-таки я не понимаю, почему он сбежал из такой дорогой клиники, – задумчиво пробормотал Сергей. – Уровень европейской медицины, волонтерки с пышными формами. За этот рай я авансом заплатил три тысячи баксов. Сам бы лег туда отдохнуть.

Сергей рассмеялся собственной шутке и взглянул

на Вику. Она смотрела прямо перед собою в одну точку, никого и ничего не видела, была бледна и о чем-то напряженно размышляла. Сергей завел мотор, и большой черный джип, похожий на катафалк, медленно поехал обратно в сторону Растяпина. Из головы Вики никак не выходил восторженно – безумный взгляд Алексея в комнате на втором этаже. Этот взгляд был ненормален и, очевидно, вызван приемом обезболивающих лекарств – наркотиков, и все же сквозь болезненную пелену пробивался тот живой огонек здорового авантюризма, который она помнила и любила все десять лет жизни с сочинителем, и знала, что это и есть тот животворящий дух, который осенял Алексея только тогда, когда в нем рождалась волшебная сила творчества и упрямая жажда жизни. «И это будет война, – подумала она, зная решительность своего бывшего мужа в таинствах сочинительства. – Война не на жизнь, а на смерть. И еще не известно, кто в этой войне победит: животворящий дух сказки или болезнь и смерть. В свой ад он входит с девизом воина, а не попавшего в плен слабака. Возьми надежду всяк сюда входящий. Это он, кажется, вынес эпиграфом в своем магическом театре?».

Сергей всю дорогу о чем-то возбужденно болтал, а она молчала и думала – думала о своем.

2

Джип успел удалиться от Страхово на приличное расстояние, прежде чем сочинитель собрался, наконец, с силами спуститься со второго этажа вниз по крутой деревянной лестнице с шатающимися ступеньками. Он долго стоял наверху, тяжело дыша и опираясь одной рукой о перила, и виновато улыбался, вспоминая, с какой безрассудной легкостью он забрался сюда, чтобы продемонстрировать Вике антураж для магического театра. «Она, конечно, мало что поняла, – подумал сочинитель. И, вероятно, решила, что метастазы проросли во все мои внутренности, как ядовитые грибы на трухлявом пне, и отравили мой мозг. Однако, в одном она права: смерть нельзя допускать до себя слишком близко. Эту костлявую дамочку лучше держать на расстоянии, потому как она только и ждет удобного случая пустить в тебе ядовитые корни».

Сочинитель почувствовал, что наступает какая-то очень значительная минута в том, что он задумал и выстрадал как магический театр, и, закрыв глаза и держа перед собою на вытянутой руке перо и чернильницу с торжественной важностью помазанного на власть короля, демонстрирующего челяди державу и скипетр, прошептал как заклинание:

– Я спускаюсь в царство теней с надеждой и клянусь биться с костлявой до последнего… и буду использовать для этого все известные мне средства… В правой руке моей преображенные таинством литературы плоть и кровь сказочника – гусиное перо и чернила. Вместе они родят волшебное слово, и да сотворится сие таинство мне во спасение.

Сочинитель тяжело вздохнул, отер рукавом крупные капли пота, скопившиеся на лице, и присел на верхнюю ступеньку лестницы передохнуть. После укола у него всегда кружилась голова и слабели руки и ноги, иногда – мутился рассудок.

Вот и сейчас с ним происходило что-то непонятное: предметы в доме как будто начали оживать; лестница показалась ему хребтом необъезженного жеребца, готового сбросить с себя всякого, кто посягнет на его свободу. С книжных полок на него смотрели не книги, а живые существа с застывшими в какой-то одной эмоции лицами. На него смотрели: радость, испуг, тревога, ярость, огорчение, этот пестрый пантеон языческих богов, – и сочинитель уронил на руки голову и долго сидел в неподвижности, ожидая, когда пройдет наваждение.

Он был плох. Да, дорогой читатель, ангел смерти навестил нашего сказочника, и не просто навестил, но оставил вместе с еще одной парой глаз несмываемую печать умирания – подобно

тому, как на золотом слитке ставится проба. С души сказочника ангел смерти снял пробу и понял, что вскоре он вернется сюда. Вероятно, это происходило ночью, потому как подслеповатый дух долго держал над лицом сказочника зажженную лучину, чтобы запечатлеть черты, опалил его и исчез, оставив на лице пробу смерти.

Неожиданно его мертвенно – бледное лицо озарилось тихим внутренним светом: он набросил на необъезженного жеребца седло со стременем и ловко запрыгнул на него. Покачиваясь, точно пьяный, сочинитель начал осторожно спускаться вниз. При этом он произносил вслух вступление к своей новой сказке, которое он сочинил еще год назад в самом начале своей болезни:

– Есть люди, – скрипел он, – похожие на глубокие подземные лабиринты. Чем дальше погружаешься в них, тем больше возникает загадок и тайн. Попадаются в их недрах шахты, наполненные странными существами, дремлющими до той поры, покуда инструмент исследователя не коснется их демонической сути. – Голос его окреп, и он начал петь эти слова, как в церкви поют «херувимскую». Глаза у него были закрыты, и ему вдруг показалось, что чей-то тоненький женский голосок завторил ему:

– Попадаются красивые незамутненные источники, озера с кристально – чистой питьевой водой, целые «байкалы». Встречаются дурманящие болота с гнилостными испарениями, от которых кружится голова и путаются мысли. Но случаются и дворцы из чистого золота и алмазов. В таких дворцах чувствуешь себя легко и свободно, словно в сказке, великолепие красоты услаждает взор. Когда общаешься с такими людьми, поневоле испытываешь глубокое уважение, ибо люди эти – легенда, их жизнь туго вплетена в узор мироздания, их опыт – всегда раскрытая книга. Кому посчастливится прочитать ее, тот найдет в ней ответы на все вопросы.

Сочинитель остановился и открыл глаза. Внизу, там, где любила отдыхать собачка по прозвищу Госпожа Янь, стояла красивая восточная женщина, преданно взирающая на сказочника.

– Госпожа Янь, – трогательно прошептал сочинитель, чувствуя, как ком подкатывает к его горлу. – Ты пришла ко мне на помощь, бедная моя китайская страдалица. Ты помнишь, как я спас тебя, выброшенную людьми на свалку умирать от голода и болезней, как ухаживал за тобой…

В голове у него зашумело, и он снова опустился на ступеньку передохнуть. Видение исчезло. На полу, помахивая пушистым хвостом, сидел пекинесик и сострадательно смотрел на хозяина.

– У меня скоро будут гости, – вдруг с совершенной ясностью проговорил сочинитель. – Мои литературные герои. Я чувствую это. Они придут мне на помощь, потому что люди выбросили меня на свалку умирать. К умиранию можно привыкнуть, но смириться с ним я не смогу никогда.

– И не нужно, – ласково проговорил приятный женский голос, и сочинитель снова увидел китайскую красавицу Госпожу Янь, одетую в платье из тончайшего полупрозрачного шелка. Ее прекрасная фигура была искусно выточена из слоновой кости рукою Великого Мастера, глаза смотрели на сказочника с сострадательной нежностью и преданной любовью. – У Вас скоро будут гости, хозяин, – поклонилась она, протягивая сочинителю сложенную вдвое местную газету, которая стала таинственным образом появляться каждое утро на подоконнике у открытого окна. – Там некролог о Вашей кончине, хозяин, – тихо прибавила красавица. – Растяпинская общественность извещается о том, что на сорок четвертом году жизни после долгой и продолжительной болезни ушел известный растяпинский писатель Алексей К., посвятивший свою жизнь служению литературе.

Сочинителя обдало могильным холодом, но уже через минуту он совладал с собой и язвительно смеялся над некрологом.

– В конце концов, они не так сильно ошиблись, – заметил он. – В некотором смысле я действительно труп. Сил у меня хватает добрести до страховского кладбища, дальше – не могу. До церкви хотел дойти. Сил не хватило. До нее – еще километр.

Он улыбнулся, ощутив после некролога какое-то психологическое облегчение, так, словно до этих скудных некрасивых слов о его смерти растяпинская общественность держала его в своих колючих болезнетворных объятиях.