Третье дыхание

Попов Валерий Фёдорович

– Конечно! – воскликнул я.

Я все делаю с душой. Тем более – дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.

Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.

– В рабстве, что ль, у него? –

снова поинтересовался.

– Примерно да, – я ответил.

Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел – чем-то еще более довольный.

– Я тут “Иосифа и его братьев” читаю. Как он из рабства выходил.

Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?

– Видимо, мою жизнь, – я ответил.

Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:

– На вот тебе.

Красная цена!

– Спасибо, батя. Но не надо пока, – отвел его дар.

– А то бери. Помнишь, как в “Фаусте”? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам – и те были очень довольны.

Без ехидства не может он!

Снова звонок. Уточнения какие?

– Хелло… О, здрасьте, здрасьте! – прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: – Это Надя, аспирантка твоя.

Он сразу азартно дернулся:

– Дай!

Все сразу ему “дай”! Отвел его руку, шепотом заговорил:

– Спасибо скажи ей.

– Это за что ж это?! – воскликнул. – Она все напутала только!
–

Снова к трубке рванулся.

– Да постой ты! – Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. – Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? – Я прижал его к стенке: – Поблагодари ее.

– …Понял, – неохотно он произнес. Я

отпустил его, протянул ему трубку.
– …Алло! – просипел он.
– …Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала – пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.

Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.

Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!

– Слышал? – сразу взял быка за рога. – Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный – тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.

Я мягко эту тему отвел:

– Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.

– А ты, что ли, думаешь, я слепой? – вдруг и Кузя разволновался.
–

…Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!

Без этого я пустышка, выходит?

– Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.

– Спасибо тебе.

Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:

– Все! Вставай и убирайся.

– Из дома?

Вспомнила нашу старую шутку!

– Нет. В доме!

Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.

Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.

Подошел к ней поближе – и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов!

Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.

Потом я топтал в манеже навоз – не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу – в золото. В крайнем случае – в медь.