Третье февраля
Шрифт:
Но все это ничего. Дружили, играли, взрослели, менялись, работали, помогали, навязывали красные галстучки, кричали дружно: «Всегда готов!» и неотступно желали попасть в компартию. Веселились и жили, пока не пришло время выбираться из родительского гнезда, покидать родной дом и до боли знакомые края. Меня направили в Москву.
III
Пахло крепким табаком и паровозным дымом. Пассажиры спешили со своими сумками-чемоданами, раскрашенные и приодетые каждый в своего железного жука, неустанно щелкающего черными масляными поршнями.
Еще не Москва с ее золотыми цветами, белокаменными архитектурами и красным величественным Кремлем, словно сказочный дракон, приземлившимся посреди «панелек» и «сталинок», но такая же манящая и пьянящая одним ее названием, звучащим повсюду из звонких граммофонов.
Укутанный в купленное по случаю переезда пальто и поправляя некстати смотревшуюся шапку, я старался не грести в потоке. В руках у меня был коричневый чемодан с кожаными ручками, который я старался, пока был на вокзале, держать покрепче, так, чтобы его нельзя было вырвать из моей ладони и мгновенно исчезнуть с награбленным. Все, что я привез в нем, – это кое-какие жизненно-необходимые вещи, пятнадцать рублей и бабушкин фотоальбом, который за день перед своей смертью она в горячечном состоянии мне завещала.
Там же на вокзале я поинтересовался, где можно в Москве временно остановиться, так как на дорогие и уютные гостиницы денег у меня не было. Один гражданин с лицом, поеденным оспой, подсказал мне домашний телефон некой пожилой дамы, Прасковьи И. А., любезно предоставляющей комнатушки за, как он тогда выразился, «сущие гроши».
– Но там, не дайте мне солгать, будет неимоверно грязно и не убрано!
– Я бы так не сказал, но в любом случае за пять рублей в месяц это лучшее, что вы можете отыскать в столице.
Спорить с ним я не стал, болезненно смотревшийся товарищ был прав по всем фронтам, и это больше всего меня в нем раздражало. Отделавшись от него, я первым делом поспешил к первому бросившемуся на глаза телефону-автомату, возле которого уже столпилась очередь.
Какая-то девочка с невероятно белыми волосами, проклевывающимися сквозь коричневую шапочку, стояла передо мной, и, когда я приблизился, она на секунду оглянулась. Потянулась одна минута, вторая, третья.
– А вы с кем хотите поговорить?
Снова она. Я отметил, что у нее типичная для большинства белокурых девочек особенность: в составной части к таким неимоверно белоснежным волосам идут бесконечно голубые глаза, как небо в ясную погоду или как водная гладь.
– С одной женщиной.
– Она ваша возлюбленная?
– Нет, что вы, нет. Она единственная, кто может предоставить мне жилье в этом городе.
– Вы к нам приехали? А откуда?
– Из Сибири.
– У вас там, наверное, очень холодно! Что же вы правильно сделали! Здесь вам будет намного лучше.
– Я тоже так думаю.
Девочка продолжала смотреть на меня своими глазами-алмазами. Наверное, ей просто скучно и она очень любопытная. Обычно в школах учат не заговаривать с незнакомцами.
– Знаете,
Малышка достала из кармашка солнцезащитные стеклышки, аккуратно приделанные к металлической выкрашенной в смоляной цвет оправе.
– Черные очки.
– Да, а вы знаете их свойства? Когда солнце бьет в глаза, нужно надеть их, и тогда оно затемняется, и не только оно. Мир вокруг затемняется! Вы представьте себе! Так же ведь и в жизни: мы непроизвольно надеваем на себя черные очки и сами себе светлое и теплое меняем на черное и безвыходное.
Я посерьезнел и взглянул на это милое дитя с другой стороны – как на взрослого человека. То, что она сейчас выпалила, было не что иное, как понимание чего-то высокого. Откуда же она извлекла такие знания? Неужели это стали преподавать в школах с такого возраста?
– Ты, верно, увлекаешься философией?
– Если только немного. Мама работает в архиве при историческом музее, там много всяких книжек, предметов искусства и прочей дребедени. Честно, мне нравится, когда большие человечки начинают воспринимать меня по-другому. Когда я начинаю заводить про очки, они уже не чувствуют, что разговаривают с ребенком.
– Вы меня поразили.
Девочка улыбнулась и спрятала очки обратно в кармашек.
– Если вы хотите поговорить о созидании мира и прочего-прочего, то мне что-то совсем не хочется. Уж простите, что вот так вдруг.
– Я и не думал об этом, – признался я.
– Я рада, что меня окружают понимающие люди. Меня, кстати, зовут Соня, а вас?
– Юра, – представился я в ответ.
– А по батюшке вас как? Вы же взрослый, мне неудобно будет к вам так обращаться.
– Борисович… Юрий Борисович.
Очередь к тому времени подошла к мужчине, одетому в шинель и постоянно покашливающему, верно, больному гриппом. За ним была Соня, и далее я.
– Не хотите познакомиться с моей мамой? – неожиданно спросила девочка после небольшой паузы. – Мама будет рада вам. Вы хоть и человек рабочий, это видно по вашим рукам, осанке и примерному телосложению (все же одежда скрывает некоторые мускульные величины), уверена, она не откажет вам в предоставлении комнаты.
– Думаю, это излишне. Вы и так слишком благосклонны, – попытался мягко отказаться я.
– Ну что же, очень зря, – вздохнула не без сожаления Соня. – Только бы вы знали, как необычайны на вкус мамины рыбные пироги! Пальчики оближешь! А чай, какой вкуснейший зеленый чай!
Соня мечтательно возвела глаза вверх, в серое небо.
– Думаю, просто познакомиться будет весьма неплохой затеей. Тем более мне же нужно наживать друзей в новом городе.
– Чудно! – радостно воскликнула девочка и даже прихлопнула в ладоши. – Что же мы тогда стоим? Идемте скорее!
Она резко схватила меня за руку, увлекая за собой. Такая быстрая, порывистая и энергичная. Мы шли Ленинским проспектом, вдоль желтых домов, мимо проносящихся и гудящих моторами машин и сладко пахнущих булочных магазинчиков. Улица, еще одна улица. Булочные сменились парикмахерскими, в которых девушки с яркими прическами и накрашенными губками постригали важных господ и их дам. На одной из улиц (кажется, это была Крупской) мы прыгнули в желтый трамвай. Соня еще пыталась заплатить за себя сама, но меня бы совесть замучила, если бы я позволил ей это сделать.