Третье лето Союза «Волшебные штаны»
Шрифт:
— Что же… — Кармен постучала пальцем по буфету. — Договорились. Почему бы и нет?
— Замечательно, — улыбнулась Ари.
Кармен старательно избегала смотреть на Лену, хотя краем глаза видела, что та стоит за своей мамой и шепчет «нет», а в глазах ее застыл ужас.
При первой же возможности Лена схватила Кармен за руку и потащила в свою комнату.
— У тебя как с головой?! — закричала она.
— Ленни, господи, да в чем дело?
— Угадай, почему мы с Эффи устроились на работу еще в апреле? На самую гнусную, мерзкую, отвратительную работу в мире?
— Ну, наверное… потому, что вы ответственные и трудолюбивые.
Лена
— Тогда потому, что вам наплевать на вашу осиротевшую, одинокую бабушку.
— Потому что Валия — это кошмар! — закричала Лена.
Кармен мысленно порадовалась тому, что «кошмар» плохо слышит.
— В смысле — она милая и чудесная. — Лена слегка остыла. — И мы ее любим. Но сейчас она просто невыносима, хотя ее, конечно, можно понять. Она грустит о Бапи. Она грустит из-за того, что живет с нами в Штатах, и буквально ненавидит папу, который заставил ее переехать. Ее все здесь бесит, она хочет обратно домой, к друзьям. И поэтому она постоянно на нас срывается, теперь-то ты понимаешь?
До Кармен наконец дошло, что она совершила роковую ошибку, но признавать это не хотелось.
— Понимаю. Но может, я справлюсь.
Лена покачала головой:
— Поверь, ты и Валия не лучшее сочетание.
Кармен свирепо прищурилась:
— А эт-то что значит?!
Бриджит давно поняла, что хорошая пробежка для нее лучший способ успокоиться. Иногда казалось, что сам бег благотворно действует на расшатавшиеся нервы, а иногда — что от усталости забываешь свои заботы. Порой Би представляла себе, что бежит к правильному решению, а временами — что убегает от неприятностей. Как бы то ни было, это всегда помогало.
Итак, этим вечером Би решила исследовать безлюдную дорогу, окруженную зелеными-презелеными деревьями. Закатное солнце светило прямо в глаза. В конце концов Би надоело, что ей сигналят из проезжающих мимо машин (от неожиданности или в знак восхищения ее волосами?), и она свернула в лес. Редкая девчонка отважилась бы совершить пробежку в непроглядной чаще, но только не Би. Она знала, что бегает быстрее, чем любой маньяк, и что пенсильванские медведи как будто не едят людей.
А все-таки на природе замечательно! Лес казался юным и просторным, даже ухоженные дорожки не портили этого впечатления. Бриджит бежала вдоль реки, бежала, пока все тяжелые мысли не улетучились. Остались лишь чувства, которые не стоило обсуждать и осуждать.
Солнце зашло, и Бриджит знала, что скоро совсем стемнеет и последний лучик света блеснет слабым обещанием счастья. Вдруг внимание Бриджит привлек какой-то предмет, валявшийся на земле впереди, и девушка замедлила бег, не зная, что это. Она решила было свернуть, но потом, упрекнув себя в малодушии, побежала дальше. Тяжелые мысли снова вернулись.
Это была птица, наверное голубь, — мертвая, с вывернутой головкой. Би бежала, но не могла отвести от предмета глаз — хотя очень хотела. Оказалось, это не птица, а перчатка. Старая серая перчатка с драным большим пальцем, лишь отдаленно напоминающая голубя.
Би вздохнула с облегчением и снова расслабилась. Она бежала и бежала, небо темнело, покрывалось синими разводами. Би вдруг стало грустно, и — странная штука — она запомнила тот предмет на тропинке как мертвую птицу.
Если бы машина Лениной мамы не перегрелась, ничего бы не случилось.
Но увы, в четверг машина перегрелась, и в пятницу Лена села за руль папиной, довезла его до работы и поехала в Художественную школу по пустынному шоссе. Высаживая папу, Лена рассеянно подумала, что в общем-то до школы можно дойти и пешком, но тогда она не знала, какими неприятностями обернется ее лень.
Пару часов спустя Лена с головой ушла в живопись: она делала портретные наброски нового натурщика Эндрю. Первые несколько минут Лена никак не могла собраться, даже уголь выпадал из рук. Но затем ощущение времени пропало, Лена даже забыла о том, что Эндрю абсолютно голый. (В самом начале занятий она даже глаз на него поднять не могла и краснела, как маленькая, в то время как для остальных учеников кофейная чашка казалась и то сексуальнее, чем мужская нагота.)
Теперь Лена беззастенчиво разглядывала тело Эндрю, чтобы запечатлеть легкую тень на внутренней стороне его бедра и мужественный подбородок. Лена погрузилась в творчество и ни о чем не думала. Ее рука летала по холсту.
Когда прозвенел звонок, Лена вздрогнула — настолько странно было возвращаться к действительности. Лена не хотела слышать шелест газеты Филлис и стук каблуков Чарли; не хотела видеть, как Эндрю одевается. Нет, не по той причине, которая казалась очевидной. Просто Лене было страшно неудобно смотреть, как он потом снимает одежду. Лона мечтала рисовать, мечтала фантазировать и не желала находиться в этом сумбурном реальном мире.
Итак, Лена ждала конца перемены, постукивая чашкой о стол, и вдруг поняла, что очень счастлива. А может, это не счастье, а вновь обретенное спокойствие? Вся Ленина жизнь перевернулась прошлым летом, и о спокойствии тогда и речи быть не могло. Девушка задумалась.
…В конце августа, познакомившись с Полом Родманом, сводным братом Кармен, Лена поняла, что ни к кому ничего подобного не испытывала, даже к Костасу. Благодаря Полу Лена чувствовала неведомую доселе уверенность в себе. Но потом он уехал, и Лена спряталась обратно в свою скорлупу, лишь изредка робко выглядывая оттуда.
Теперь, думая о Поле, Лена жалела, что боялась своих чувств, как боялась многого. Жалела, что избегала Пола, как избегала и других очень хороших и интересных людей.
В феврале Лена узнала от Кармен, что отец Пола серьезно болен, и разозлилась на себя за нерешительность, но тем не менее не позволила ему и не написала, хотя безумно хотела. Потом выяснилось, что отцу Пола становится все хуже и он вряд ли уже поправится, и Лена не знала, что сказать Полу.
Она боялась его грусти, боялась ненароком обидеть его, страшилась, что между ними возникнет неловкое молчание.
Гармонию Лена обрела лишь в Художественной школе Анник Морчанд, и кусочки угля, холсты, даже голый Эндрю казались ей даром небес — даром, который она не заслужила.
Ленино сердце радостно встрепенулось, когда снова зазвенел звонок.
Странно, что один и тот же звук можно любить и ненавидеть.
Между тем роковой момент приближался. В самый разгар работы открылась дверь. К несчастью, в эту дверь вошел Ленин папа. К еще большему не счастью, Эндрю стоял прямо напротив двери, и первое, что можно было лицезреть в классе, были его несравненные прелести. Наконец, вдобавок к перечисленным неприятностям, Лена опешила так, что не успела хоть что-либо объяснить папе.