Третье Тысячелетие
Шрифт:
— Возвращаться туда нет необходимости. Я вернулся окончательно.
— Правда? — так и ахнула от изумления Веира. — А работа?
— Закончу исследования, которыми занимался здесь раньше. Не хочу больше сидеть там. Если понадобится, пошлю туда кого-нибудь из молодых сотрудников.
— Милый, а верно ли, что твои варвары поедают животных, вместо того чтобы синтезировать пищу? — спросила она, и в глазах ее, желтых, как топаз, проблеснуло любопытство.
— Верно! — подтвердил профессор Корнелиус. — И все они до одного «правосторонние», представляешь ли?
— Как бы не так?
— Однако это не мешает им быть довольно привлекательными созданиями. Хочешь посидеть
— Понимаю.
Покуда он устраивался в своем — любимом кресле, Веира принесла чашу с оранжевым питьем. Корнелиус опрокинул ее в один дых и закрыл от удовольствия глаза.
— Первое твое сообщение вызвало настоящую сенсацию, — сказала она. — Все ждут от тебя необыкновенных новостей.
— Скоро я удовлетворю их нетерпение, хотя им предстоит увидеть достаточно неприятные вещи.
— Наверное, мучительно жить среди первобытных существ? — участливо спросила Веира.
— Они и без того одни из самых несчастных творений природы, милая, будем же снисходительны к ним. Они страдают от физических недугов, их изнуряют согни болезней, и врачи бессильны справиться с самыми страшными из них. А умирают они в возрасте наших юнцов, едва ощутив далекий аромат наслаждения жизнью.
— В сто лет? — воскликнула недоверчиво она.
— Даже в семьдесят. К тому же их год в два раза короче нашего.
— Интересно, похоже ли все это на те времена, когда и наши далекие предки страдали от болезней? Когда еще не могли управлять наследственностью?…
— Наверно, хотя это и страшно нам представить… Тягостно становится, когда проникаешь в их душевный мир, Веира… Они любят, они обожают своих детей, они создали довольно интересную культуру, искусство, а с другой стороны, они наделены низменными страстями и животными инстинктами; ложь, лицемерие и обман, эгоизм и зло расширяются повсеместно. Они веруют в божества, они беспрестанно воюют друг с другом, порою во имя этих божеств…
— Но тогда… тогда некоторые из них умирают на этих войнах, милый! — сказала она, помрачнев и, казалось, позабыв обо всем на свете.
Профессор Корнелиус тяжко усмехнулся ее наивности.
— Иногда на войне некоторые из них умирают, — отвечал он неопределенно.
— Бедные существа! — сказала Веира с глубоким сочувствием, и в ясных ее глазах проблеснули слезинки. — Нет ли способа им помочь?
— Нет. Каждая цивилизация должна идти своим собственным путем, без подпорок и костылей. Главная причина всех тамошних зол — неимоверная бедность, беспомощность перед болезнями и природными стихиями. Но они уже вступают в чудеснейший этап существования любой цивилизации — Эру больших открытий. Близок час, когда они решат главное — энергетическую проблему во всепланетном масштабе. И поверь мне, однажды они еще почувствуют себя щедрыми и могущественными, как боги. Машины и автоматы освободят их от тяжкого труда, жизнь станет свободнее, красивее, осмысленней… Уже есть, есть намек на перемены — лет шестьдесят назад там возник один воистину прогрессивный общественный строй, который ниспроверг вымышленные идолы, чтобы возвеличить Человека-творца. Теперь уже недалек тот день, когда они восстановят свою природную среду, столь легкомысленно уничтожаемую доселе их первобытной индустрией. Они победят болезни, продлят срок жизни, овладеют тайнами наследственности. И ни в одной стране (поскольку они все еще разделены на государства!), ни в одной стране не останется голодных детей, не останется брошенных на произвол судьбы старцев. А когда новый строй восторжествует на всей планете и сотрет границы между державами, люди отдадутся культу любви и благородства, гуманизма,
Веира нежно погладила его по руке.
— Ты неисправимый мечтатель, милый!
— Все это сбудется довольно скоро, — сказал он убежденно. — И на этой пылинке Вселенной, нареченной Землей, восторжествует наконец Разум, умолкнет однажды и навсегда звон оружия. Такое будущее давно уже предречено их гениями. А у них были, были личности гениальные, достойные стать нашими братьями по разуму…
Профессор Корнелиус смолкнул. Мысли его все еще витали там, на далекой Земле, откуда он только что вернулся, но о которой ему долго еще суждено вспоминать с тяжелой печалью.
— Тебе следовало возвращаться домой почаще, — сказала с запоздалым сочувствием Веира.
— У меня была уйма работы, — отвечал он уклончиво, ибо не хотел говорить ей истину.
— Ну а все-таки почему ты выключил «следы»?
— Именно это профессор Корнелиус нам и объяснит!
Они обернулись изумленные. В дверях стоял высокий незнакомец. На груди его мягко сиял знак Солнечного совета.
— Это неотложно? — спокойно спросил Корнелиус.
— Да!
— Наверно, я скоро вернусь, но ты ложись без меня, — сказал Корнелиус жене, целуя ее. Затем обернулся к посетителю: — Идемте!
На улице их ожидал дисколет. Водитель задал маршрут автопилоту, нажал стартер и откинулся назад. Машина тронулась бесшумно, плавно повернула и ринулась к далекой горной вершине, где одиноко проблескивал синий огонек…
— В чем меня обвиняют? — спросил профессор Корнелиус; в его голосе нельзя было уловить и тени беспокойства.
— Там! — таков был ответ, короткий, как и все ответы в подобных обстоятельствах.
Кажется, это пахло обвинением третьей степени. Третья степень была введена, когда астронавты «Им-пульса-4» заразили неисследованную планету случайно туда занесенной флорой. Этот проступок дорого стоил экипажу «Импульса-4»: целых двадцать три года они уничтожали на безлюдной планете микроорганизмы, которые в новых условиях плодились с головоломной быстротой.
Вскоре машина оказалась перед массивным зданием, окруженным купами деревьев.
Водитель проводил Корнелиуса к двум служителям, маячившим у входа, вскочил в машину и тотчас же укатил.
— Сюда! — указал рукой один из служителей. На его светлом одеянье блестел зеленый — рангом пониже — знак Солнечного совета.
Они миновали длинный коридор, оказались в другом. Перед дверьми служители молчаливо остановились. Профессор Корнелиус с замершим сердцем переступил порог, однако комната оказалась пустой. В этот миг двери тихо защелкнулись позади него.
Он заперт! Впервые с тех пор, как началось безмолвное путешествие, профессор ощутил беспокойство. Нет, он не был узником в обычном значении этого печального слова, он мог выйти, как только пожелает. Обеспокоен он был другим: мыслью о «следах», которые он выключил, хотя, быть может, и не следовало их выключать.
Как-то на одном из земных симпозиумов обсуждался доклад академика Стайковского. Академик полагал, что ему посчастливилось разработать фундаментальную теорию химических связей. Увы, как это зачастую случается в ученом мире, теория его была ошибочной, хотя на уровне знаний землян звучала вполне правдоподобно. Маститые мужи, обремененные степенями и званиями, наперегонки славословили новоявленную теорию, и не мудрено: Стайковский давно уже был вице-председателем Академии наук. И только неоперившийся доцент Климент Няголов (он же Корнелиус) осмелился возразить. И не только возразить: он камня на камне не оставил от стройного сооружения, столь любовно возведенного Стайковским.