Третьего не дано
Шрифт:
Первый арестованный был грузноватый детина с длинными, загребастыми руками. Одежда его была весьма колоритной: узкий в плечах офицерский френч, широченные матросские брюки и форменная фуражка гимназиста. Чтобы так вырядиться, ему, пожалуй, потребовалось раздеть по меньшей мере трех человек, и вряд ли кто из них остался в живых. На длинном, вытянутом дыней лице выделялся громадный нос. Крепкие, как камень, скулы, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую кожу.
Детина, не ожидая приглашения, плюхнулся на стул, так и не расставшись с дымящейся
– Встать!
– приказал Мишель.
Детина часто-часто, как ребенок, заморгал ржавыми ресницами и медленно, будто нехотя, поднялся, не зная, куда деть руки.
– К сведению: вас привели на допрос!
– холодно напомнил Мишель.
Детина удивленно уставился на Мишеля. Явно несвойственное ему смущение смешивалось с растерянностью и тщетно скрываемой, клокочущей ненавистью.
– Вот теперь садитесь. Прежде чем начать разговор, познакомимся. Я комиссар ВЧК. А вы?
– Вожак самарского отряда Муксун, - привстав, не без гордости представился детина.
– Самара!
– с иронией протянул Мишель.
– А здесь - Москва. Логично?
– Москва, - охотно согласился Муксун, чуя подвох в словах чекиста, и, не ожидая новых вопросов, заговорил вкрадчиво: - Птенчики мои оперялись в Самаре. Вылетели из гнездышка - ив стольный град. В самое нутро, в гущу событиев! Без революции нам житухи нету.
Нам - чтоб революционная буря, девятый что ни на есть вал!
– Понятно, - усмехнулся Мишель.
– Бочка вина, потом девятый вал?
– Намекаешь, братишечка?
– обидчиво пробурчал Муксун.
– Революционная символика - понимать надо...
– Ого! Символика! Грабеж особняка на Поварской - тоже?
– Не наша работа!
– наотрез отказался Муксун.
– И райончик не наш.
– Предположим, - согласился Мишель.
– Предположим. А как удалось проехать в Москву?
Муксун даже присвистнул, до того наивным и детским показался ему этот вопрос.
– Семафоры сами открывали, в ноги никому не кланялись, - пояснил он. Раз революция требует - отойди с пути, кто несогласный. У нагана язык громкий!
– В какой партии состоите?
– В партиях не состоим, - бодро ответствовал Муксун.
– Потому как свою программочку имеем, без дураков. Мы - "немедленные социалисты"!
– А попроще?
– Изволь. Нам все немедленно - оружие, хлеб, свободу. Без всяческой задержечки. Антимонию и всякое такое разводить недосуг. Мы не какие-нибудь там "ураганы", "независимые", "авангарды" и прочая шпана.
Мы - в коммунию на всех парах! Первыми ворвемся, кровь из носу!
– Значит, в коммунию - без большевиков?
– Упаси бог!.. Ты нам контру, братишечка, не пришивай...
– Почему не сдались? Почему стреляли?
Муксун по-черепашьи вобрал голову в плечи, будто ждал, что по ней ударят.
– Не я приказывал стрелять, порази меня гром! Вот те душа наизнанку, не я!
– взмолился он.
– За действия той паскуды не отвечаю.
–
– протянул Мишель.
– Куда как хорош!
Ничто бы так, пожалуй, не обескуражило и не встревожило Муксуна, как это восклицание Мишеля.
– Я в то самое время в подвале дрых, - с таинственной интонацией сообщил Муксун.
– Кондрашка чуть не хватила. Не от спирта - сердечный приступ...
– Все ясно, - подытожил Мишель.
– Ясно, какой ветер дует в твои паруса...
– К стенке, да?
– всхлипнул Муксун, наваливаясь на край стола, и вдруг исступленно зашептал: - А ты, браток, прихлопни это дело! Не пожалеешь... А то ведь знаешь, как оно оборачивается - сегодня ты наверху, а завтра я... Судьба играет человеком...
– Вот что, Муксун, - жестко прервал его Мишель.
Ему вспомнились слова Петерса: "Будут над тобой измываться на допросе, а ты нервы в кулак - и никаких эмоций!" - К революции ты никакого отношения не имеешь.
Абсолютно. Отвечать перед революцией - будешь! Как явная контра!
Муксун глухо застонал, будто его наотмашь ударили по лицу, силился что-то сказать, но мокрые губы дергались, не повинуясь ему. Наконец взял себя в руки.
– Имею сообщить по линии Чека...
– оправившись от страха, перешел на шепот Муксун.
– Присмотрись, комиссар, тут к одному. Собственной печенкой чую - не наш...
– О ком речь?
– Есть тут такой... Громов...
– И что?
– За версту видать: подозрительный. Все одип и один. Молчком. Забьется в угол и соображает. А что - никому неведомо.
– Муксун напряг память и вдруг выпалил: - Он же ни единой стопки не опрокинул, сколько с нами был. Чистая вражина! А сообщеньйце мое прошу не позабыть...
"Кажется, он о том, кто сидел в углу", - подумал Мишель и отправил "немедленного социалиста" на место.
Следующий арестованный, судя по всему, был из "идейных". Он вбежал порывисто, с грозным видом, будто ему предстояло стать обвинителем. Почти сразу же вслед за ним появился Калугин, примостился в углу.
– Требую немедленной свободы для себя и всех анархистов, которых вы заточили в этом каменном мешке, - гневно выкрикнул арестованный, отчаянно жестикулируя костлявыми руками.
– Самодержавие гноило нас в тюрьмах и равелинах, ваша диктатура хочет сгноить здесь.
– Здесь вы поселились сами!
– возразил Мишель.
– Я требую передать мой протест в газету "Анархия"!
– Приказала долго жить.
– Мне не до шуток!
– Какие шутки! Закрыта по распоряжению ВЧК.
– Не признаю!
– взревел анархист.
Он метался по комнате, как зверь в клетке. Вздернутая кверху клинообразная бородка победно рассекала воздух.
– Жаль, нет трибуны!
– съязвил Мишель.
– Ваша фамилия?
– Буржуазные предрассудки! Я человек, раскрепощенный от уз государственных условностей, ибо не признаю самого государства!