Третьего не дано?
Шрифт:
А тут заявлюсь я собственной персоной. Тогда уж и впрямь придется возвращаться, а это в мои планы никаким боком.
Нет, мы поступим иначе.
— Пока я буду у воеводы, узнай про Бобренев монастырь — где он и прочее, — посоветовал я, прикинув, что не должны быть два монастыря в одном направлении, и если Староголутвинский на юге, на берегу Оки, то Бобренев где угодно, только не там.
— Ну-у, можно и так. Крюк, поди, давать придется, — сожалеюще вздохнул Ондрей, — да небось малый. — И повернулся, чтобы уйти, но спохватился,
— Сам не ведаю, — развел руками я. — Я потому тут и оказался, а не в Серпухове, что там на нас люди воеводы напали. Даже не спросили, кто такие. Увидели, что казаки, и сразу стрельбу учинили. С первого залпа пятерых уложили, еще под тремя лошади пали. Гуляй сказал, чтоб я себя и грамотку спасал да прямиком в Коломну скакал, а он их, мол, задержит. Вот так мы с ним и расстались, — тяжко вздохнул я, восхищаясь собственным виртуозным враньем.
Риска не было.
Казаков, включая Гуляя, Шерефетдинов встретить уже не сможет. Это я решил твердо, припомнив кое-что из истории, так что жить Ондрею оставалось всего ничего.
Неясным представлялось только одно — под каким предлогом мне отказаться от эскорта в десяток стрельцов и заодно объяснить неожиданную торопливость. Но до терема воеводы была еще сотня метров, и я твердо верил — что-нибудь изобрету.
И действительно изобрел.
В покои воеводы я влетел опрометью, ошарашив добродушного толстяка Никиту неожиданной новостью о том, что в окрестностях Коломны появились казаки.
— Не иначе передовой отряд из воровского войска, — высказал я свое предположение.
— Ахти мне! — Он испуганно всплеснул руками. — А у меня и Пятницкие ворота нараспашку, да на пристани тож народец толпится! — Но постепенно стал приходить в себя. — Да ты погоди-ка. Вор-то, по слухам, в Путивле, а до него полтыщи верст. Как же они сюда-то?
— Скрытно! — заорал я, не давая ему опомниться и собраться с мыслями. — Это ж казаки! Им полторы сотни верст в день — как два пальца…
Подействовало, поскольку он испуганно ойкнул и с воплем: «Ворота!» — рванулся к выходу, но был бесцеремонно ухвачен мною за полу кафтана.
— Погоди с воротами! — осадил я его. — Ежели передовой отряд, то он все одно не сунется. Так что успеешь. Лучше подумай, что со мной делать.
— Отсидишься покамест. У меня стены каменные, так что тута яко у Христа за пазухой, — заверил он.
— Да ты в своем уме?! — изумился я. — Меня с вестями Федор Борисович в Москве ожидает, а я тут отсиживаться стану. Немедля уезжать надо. — И заорал ему в самое ухо: — Слышишь, немедля!
— Дак как же ты? — Он бестолково захлопал глазами. — А ратники? — вдруг вспомнилось ему. — Как я их тебе? Сам с чем останусь?! Побойся бога, княже! Помилосердствуй.
— А ты побойся царя! — гаркнул я и, вздохнув, уже гораздо тише и спокойнее проворчал: — Да я и сам все понимаю. Чай, тоже служивый, а не крыса
Оказалось, что он расположен совсем близехонько, только по ту сторону Москвы-реки, но паром на берегу стоит, а чтоб без задержек, он пошлет со мной человечка, и меня вмиг переправят.
— А места-то тихие, не шалят тати? — напоследок строго спросил я.
— Лесов изрядно вокруг, но покамест не слыхать, — горячо заверил он меня, всей душой жаждая, чтоб я быстрее куда-нибудь исчез.
Наверное, мысль об открытых настежь Пятницких воротах не давала ему покоя, так что моя отправка да и переправа на тот берег прошли в рекордно короткие сроки, причем руководил всем сам воевода, резонно рассудив, что так все пройдет гораздо быстрее.
Про Шерефетдинова, приставшего к нам по пути, я кратко пояснил воеводе, что он со мной, тот испуганно закивал и больше вопросов не задавал.
Кстати, когда наш паром был еще только на середине реки, многолюдная пристань возле города совершенно опустела — не иначе как воевода уже принял меры, садясь в прочную осаду.
В монастырские ворота я въехал один, но уже с заводным конем, который совсем недавно принадлежал Шерефетдинову. Сам Ондрюша спал вечным сном близ большого дуба, заботливо укрытый мною зелеными ветками.
Получилось, правда, несколько неожиданно.
Пока я размышлял, как с ним поступить, и, чего греха таить, испытывал некоторые колебания — просто так убивать человека, пускай он сам будущий убийца царевича Федора, как-то не того, мои сомнения разрешил сам Шерефетдинов.
Вначале он слегка подотстал, чего я не заметил за своими раздумьями, а потом спросил хрипловатым голосом:
— Ларец-то прихватить не забыл?
Я оглянулся и вздрогнул. Ондрюша успел обнажить свою саблю и сейчас был в полной боевой готовности.
О себе я такого сказать не мог. Скорее уж как Советский Союз двадцать второго июня сорок первого года. Пищаль за плечами, да хоть бы и в руках — фитиль-то не зажжен. Сабля сбоку, но едва моя рука потянулась к ней, как Шерефетдинов сухо предупредил:
— Не дури, князь. Вытянуть все одно не успеешь.
— Значит, не хочешь честного боя, — усмехнулся я.
— Видал, яко ты с паном Станиславом честно ратился, — откровенно сказал он. — Того себе не желаю, потому и упредил. Коль ты ныне православный, чти молитву. — И снова неприятно осклабился, добавив: — Заупокойную.
«Ишь ты, вот и пригодилось мое крещение», — изумился я и кивнул:
— Непременно прочту, но вначале скажи как на духу: чье повеление исполняешь? Неужто государя?