Третий четверг ноября
Шрифт:
Сестрица Ника утверждала, что Лёка играет в людей, как в куклы. Что ей проще и понятней, когда все главные роли исполняет она сама, на разные лады меняя голос и давая реплики то за одного, то за другого персонажа.
Ника утверждала, что это хорошее качество для сочинения детективов, а для жизни – не годится.
Ника утверждала, что «давать реплики» за Платона у нее не получилось, и Лёка выбрала более легкий и понятный путь. Она придумала себе Артема, и их большую любовь, и их понимание, и интерес друг к другу. А интереса-то никакого нет.
Какой
Ника утверждала, что как только закончатся или наскучат вечеринки и пиджак станет не актуален, Лёке будет значительно сложнее придумывать «сюжеты». Просто потому, что их тоже нет, как и интереса!..
– Не сопи мне в ухо, – попросил Платон Легран. – Мне надо сосредоточиться.
Из внутреннего кармана пиджака он достал ручку, отвергнув предложенную Яночкой, и стал быстро и коряво писать. Почерк у него был такой, что Лёка поначалу думала, что он малограмотный.
Это еще когда не знала, что он доктор и профессор.
Он писал долго, не отрываясь и не отвлекаясь, а Лёка все сидела, понурившись и уже без всякой радости рассматривая свои новые хипповые джинсы, голубые и вытертые на коленях.
...А точно нельзя дважды войти в одну реку?..
...А точно-преточно сделанного не воротишь?
Он дописал, закрыл гадкую книгу, подал Лёке шубейку, и они вышли на улицу под снег, сопровождаемые поклонами и приглашениями заходить еще.
– Ты чего такая мрачная, Лёка?
– Там не было телефона, да?
– Почему не было? Был.
– Как?! И ты его не записал?!
– Нет.
Она остановилась, и он остановился тоже.
Снег летел, попадал ему в очки, и он раздосадованно снял их и сунул в карман.
– Послушай меня!..
– Надо вернуться и записать телефон!
– Лёка, послушай. Тебя правда ничего, кроме этого дурацкого расследования, не интересует?
– А что меня должно интересовать?! – крикнула она с раздражением, и какая-то питерская старушка, ковылявшая мимо, посмотрела на нее с неодобрением. – Ты мне помогаешь, и спасибо тебе большое! Что еще?!
– Да все!
– Что – все?!
– Вот, например, что сегодня третий четверг ноября. Молодое божоле. Снег пошел. Ты меня пригласила в ресторан... просто так? Потому что я тебе помогаю?
Лёка молчала.
– Мы поужинаем и разойдемся по номерам? Я в свой люкс на шестом этаже, а ты к начальнику физкультурного техникума?!
– Он начальник службы безопасности.
– И больше ничего и никогда не будет?
– Чего не будет, Платон?..
– А, черт возьми!..
Он схватил ее в охапку, потряс немного и посмотрел, как ей показалось, с отвращением и поставил на место.
Она все ждала – поцелуя, конечно, – и не дождалась.
Сговорились они!..
С утра она получила один поцелуй, то ли в ухо, то ли в щеку, после бессонной одинокой ночи с видом на Исаакиевский собор!
Этот тоже
Танцовщица в своей юбочке из голубого газа с блестками все кружилась на одной ноге посреди зеркального озера, а стойкий оловянный солдатик вообще куда-то подевался, и был только один способ проверить, превратилась она окончательно в плоскую выцветшую картонку, или нет.
Лёка вздохнула, взяла его за дубленку, сильно притянула к себе, он переступил ногами, чтобы не упасть, и поцеловала в губы.
С оловянным солдатиком такие штуки никогда не проходили. Он соглашался, довольно равнодушно, и исполнял свой долг до конца – нет, нет, исключительно в смысле внезапных поцелуев! – и даже несколько старался в этом направлении, но как только Лёка переставала настаивать, обо всем забывал и продолжал заниматься своими делами.
Платон Легран, когда Лёка его поцеловала, охнул от удивления, и очень близко она увидела его веселые, изумленные глаза, и он моментально перехватил у нее инициативу, и как-то так получилось, что она прижимается к нему все теснее и теснее, как будто собирается влезть к нему в самое нутро, в душу, если душа находится именно там, где Лёка себе представляла.
Чуть выше сердца, чуть ниже губ, которые она совсем позабыла.
Ты не умеешь целоваться всерьез, говорил он ей когда-то, цитируя то ли стихи, то ли песенку. Лёка ее никогда не слышала.
Кажется, сейчас она целовалась абсолютно всерьез, посреди Большой Морской, под снегом, в третий четверг ноября.
– Ну что?
– Я тебя боюсь, – пожаловалась Лёка. – Я тебя всегда боялась!
– Неправда. Ты никогда меня не боялась. Это ты такое оправдание придумала.
– Мне не в чем перед тобой оправдываться, Платон.
– Е-есть, – протянул он, глядя на ее губы. – Пожалуй, ты теперь будешь оправдываться всю оставшуюся жизнь. За то, что бросила меня так надолго!..
И поцеловал ее.
И это на самом деле получилось всерьез, без всяких «кажется», без Большой Морской и снега.
Ничего романтического. Только сила и страсть, о которых она совершенно позабыла за то время, что была танцовщицей в газовой юбочке с блестками и кружилась, стоя на одной ножке посреди зеркального озера!..
– Не смей больше меня бросать, – сказал он совершенно серьезно, когда им все же пришлось приостановиться на минутку.
– А вдруг как-нибудь само получится? – пискнула Лёка.
– Не получится.
– Постыдились бы, – сказал совсем рядом разгневанный бас, и высунулось розовое мокрое от снега лицо. – Добро бы подростки, а то ведь взрослые люди, и так себя ведут!..
Они оглянулись с изумлением.
Лицо смотрело на них осуждающе, и было полным, щекастым и довольно молодым.
– Я давно наблюдаю, – продолжало лицо и потрясло в воздухе полиэтиленовым пакетом, – все думаю, долго это будет продолжаться?! А они все целуются и целуются! Тьфу!