Шрифт:
Умирать зимою холодно -
От любви или от голода…
Он не мог больше ждать. Он должен был увидеть её.
Весь день он был словно сам не свой. Она стала его болезнью, которая с каждым днём протекала всё тяжелей. Забавно: не пристраститься к вину, устоять перед ароматами странных иноземных трав — и после всего этого попасть в такую зависимость… Теперь он должен был встречаться с ней каждый день, тогда как раньше… А когда — раньше? Всего лишь месяц назад он познакомился с ней. Что же произошло с ним
Юноша распахнул дверь и выбежал на улицу. Уже смеркалось, но он знал, что дорогу сможет найти и с завязанными глазами.
— Куда, ты, сынок? — окликнула его мать. Он пробубнил что-то невнятное и направился к калитке, даже не оглянувшись. Он слишком торопился и не хотел тратить время на объяснение того, что ему казалось очевидным.
— Не ходи! — голос, только что бывший тихим и спокойным, сорвался в пронзительный крик. Юноша едва не подскочил на месте и с удивлением и негодованием взглянул на мать. Та протянула к нему руки, а в глазах её… Уже слишком темно, сказал он себе, чтобы увидеть что-нибудь в её глазах.
— В чём дело? — резко спросил он. — Почему это мне нельзя пройтись по городу? Только не говори мне, что сейчас, дескать, поздно! Я быстренько пробегусь и вернусь. Вы ещё и спать лечь не успеете.
— Холодно, — проговорила мать и обхватила себя руками за плечи. Но сын не смог или не захотел понять, что дрожь бьёт её не только от холода.
— Ничего странного, — пожав плечами, сказал он таким тоном, словно спорить больше было не о чём. — Всё-таки зима на дворе…
— Да, — поблекшим голосом сказала она, — третий день зимы…
Юноша вновь потянулся к калитке… но на ней уже лежала сильная рука. Пальцы сжались на досках так, что едва не оставляли вмятины. Было ясно, что пытаться сдвинуть эту руку или же открыть калитку совершенно невозможно. И суровый взгляд, который юноша встретил, подняв глаза, лишь подтверждал это.
— Ты никуда не пойдёшь, — произнёс отец. По его словам чувствовалось, что спорить было бесполезно. Но юноше было трудно смириться с тем, что его планы так неожиданно рухнули, и он всё же решился.
— Но ведь ты только вчера сам говорил… — рискнул он.
— Никаких разговоров! — прикрикнул отец. — Да, вчера говорил. И завтра скажу то же самое: гуляй где хочешь, когда хочешь, с кем хочешь. Я не стану тебя сдерживать. Но только не сегодня! Только не в этот проклятый день! Уже слишком давно зима забирает у нас детей, и я не хочу, чтобы её жертвой стал ты!
— Это всего лишь суеверия, — протянул юноша, хотя и понимал, что этих слов можно было и не говорить. Калитка останется запертой до завтрашнего утра. Проще было затолкать солнце обратно на небо, чем изменить решение отца. Он вздохнул и побрёл обратно в дом.
Остаток дня прошёл мимо него. Ужин, кольца дыма из трубки отца, ритуальные пожелания спокойной ночи, скрип кровати — всё как обычно, как обычно. Этого не должно было произойти. Его не должно быть здесь. Юноша почти чувствовал ночную свежесть, морозный воздух — и лёгкий аромат вьющихся роз на стенах Храма…
— Нет, — прошептал он. — Я должен её видеть.
…Юноша бежал по тёмным улицам. Он пытался
Белые стены чётко вырисовывались в темноте. Это было древнее строение, о котором никто ничего не знал наверняка. Возможно, только в Архивной Башне можно было найти какие-то сведения; но каждый в городе знал, что легче выпросить у чертей котёл смолы, чем добыть в Башне книгу о Храме. Отец Клавдий, хранитель архивов, сторожил свои владения, как три сотни подземных демонов. Старый монах отличался тяжёлым нравом, хотя всегда был готов помочь любому, кто хотел что-то прочитать — но только не в том случае, если дело касалось Храма. Никаких книг об этом нет — вот и весь сказ. Те же несчастные, которые осмеливались усомниться в его словах, рисковали узнать много нового о загробном мире и об удивительных, но весьма болезненных вещах, которые их там ждут.
Других знаний о Храме не существовало. Никто не знал, кто и когда построил его, каким богам он был посвящён, какие обряды в нём проводились. Даже древние старики, как следует порывшись в памяти, находили там только всем известные образы. Потрескавшиеся, кое-где обвалившиеся, но всё равно безупречно белые стены. Плиты двора, к которым словно бы не приставала грязь. Плотный ряд колонн, за которыми в сумраке угадывалась тяжёлая каменная дверь — закрытая, всегда закрытая. И ещё вьющиеся розы, которые плотной сетью оплетали белый мрамор. Эти цветы составляли часть тайны Храма. Они цвели круглый год, даже в самый лютый мороз, и всегда казались по-весеннему свежими. Только ближе к концу осени их лепестки начинали усыхать; но вскоре после наступления зимы горожане каждый раз обнаруживали, что розы снова гордо поднимают головки, отважно встречая ветер и снег.
Но юноше было не до этих тайн. Он знал то, о чём только догадывались остальные жители города, о чём они шептались в тёмных уголках трактиров, пряча голоса за пьяными криками. Юноша знал эту загадку лучше остальных — и каждый день надеялся получить ответ. Может быть, это случится сегодня?..
Он прошёл под увитой розами аркой и оглянулся по сторонам. Все ночные звуки словно остались за стеной, и теперь его окружали тишина и пустота. На мгновение ему показалось, что вокруг никого нет; но затем из-за колонны без звука, без шороха вышла она…
— Я думала, ты не придёшь, — прошелестел её голос. Юноше слышались в нём радость и нежность; но вместо них там были совсем другие чувства…
— Прости, что я без цветов, — улыбнулся он и протянул руку к розам на дверях Храма, приглашая девушку вместе с ним посмеяться над шуткой. Но её крепко сжатые губы не шевельнулись. Юноша взглянул туда, куда сам указывал, и его рука застыла в воздухе. Только теперь он разглядел, что цветы, покрывающие створки, пожухли и сморщились. Он понял, что повсюду на стенах розы увяли, поникли и еле держались на стеблях. Он не заметил этого раньше, поглощённый одной-единственной целью; теперь же было слишком поздно оглядываться.