Третий должен уйти
Шрифт:
— Недолго. Два года — это для меня вечность, а для тебя — пролетит и не заметишь… В моем возрасте годы пролетают быстро, как пули. Я и сам бы не заметил, как эти два года пролетят, но столько не протяну. Неважные у меня дела, Вадик, неважные. Сегодня живой, а завтра что будет, не знаю…
— Сто лет еще проживете, Платон Андреевич.
— Ну, сто лет не проживу. А годик, думаю, протяну. Мы еще с тобой поговорим об этом… Знаешь, поеду я. — Козьмин приложил руку к груди. — Домой поеду. Мне там лучше. А ты деньги в бухгалтерию сдай, разберись там, что и куда… Я знаю, ты справишься… Завод еще твоим будет…
Платон Андреевич вызвал
Директор завода не должен ездить на рейсовом автобусе, но ничего не поделаешь: нет у меня персональной машины. И у Козьмина нет служебного автомобиля, но ему проще, он ездит на личной «Волге» — когда с водителем, когда сам.
А будь у завода директорская машина, я бы, пожалуй, рассмотрел вопрос, как снять ее с баланса. Не до жиру, когда каждая копейка на счету.
Производственные дела вроде бы наладились. И качество товара повысилось — за счет полного и бескомпромиссного соблюдения технологического процесса, и устойчивый спрос появился. Надо было увольнять за ненадобностью Митрича и Агапова, но я оставил их на четверть ставки. Один, как и прежде, занимался кадрами, а другой — техникой безопасности, но делали они это в свободное от основной работы время. Они у меня работали рекламными агентами, ездили по строящимся объектам, предлагали товар. Где-то их посылали грубым текстом, где-то вежливо, но иногда им удавалось выйти на сделку. И в газету рекламный текст мы давали, и объявления на столбах расклеивали.
Нельзя сказать, что производственная линия работала бесперебойно, случались и простои, но все-таки дело двигалось. Я уже всерьез стал задумываться, как оптимизировать процесс — производительность повысить, а себестоимость кирпича понизить. Без этого и устойчивого сбыта рентабельности нам не видеть как собственных ушей.
И еще — нас не трогали рэкетиры. Месяц прошел с тех пор, как Леший подался в бега, а на его место встал Миха со своей командой. Как там у него дела, я не знаю, но на завод к нам не ходят и деньги не требуют. А бандитский налог — это камень на шею. Без этого дела всерьез можно рассчитывать на реальный доход даже без двойной бухгалтерии, от чего я совсем не прочь был уйти. Это ведь бомба замедленного действия, сегодня все в порядке, а завтра взрыв. Как ни крути, а уклонение от налогов — уголовная статья…
Обо всем этом я сегодня говорил с Козьминым. Он по-прежнему в больнице. Перезванивались мы с ним каждый день, а раз в неделю я ездил к нему на доклад. От него как раз сейчас и возвращался…
Я еще не прочувствовал завод «от» и «до», но уже видел перспективы развития. Цеха, оборудование, обученный персонал — все это было, и с этой базы я мог вывести производство на новый уровень. Желание имелось, но не хватало частнособственнического, в хорошем понимании этого слова, стимула. Будь завод моей собственностью, я бы работал с большей отдачей, чем сейчас. Но чтобы заполучить завод, надо было жениться на дочери Козьмина. Сегодня в больнице он снова завел об этом разговор и даже взял с меня обещание познакомиться с его дочерью. А когда я уходил от него, во дворе больницы столкнулся с ней. Навстречу мне утиным шагом шла юная толстушка — чуть ли не точная копия Платона Андреевича. Я сделал вид, что не заметил ее, а она вцепилась в меня взглядом, словно ей были известны отцовские планы. Я бежал от нее как от пожара,
Можно было отправиться на автостанцию, но это лишний крюк, гораздо проще выйти на дорогу, по которой в Архиповку шел автобус. Это недолго, всего пять минут пешком. Можно, конечно, воспользоваться услугами такси, но это деньги, а зарплата у меня пока небольшая. Хорошо, что вообще удавалось деньги зарабатывать.
Я шел по тротуару, когда из-за поворота вдруг выскочила девчонка на мопеде. Волосы распущены, глаза по пять копеек, рот разинут, подол платья развевается на ветру. Все бы ничего, но наездница не вписалась в поворот. Мало того, что мне пришлось отпрыгивать в сторону, так она еще зацепилась задним колесом за дерево. Девчонка закричала, разжимая руки, центробежная сила отбросила ее в сторону от линии движения, а мопед помчался дальше — проехал метров пять и остановился.
Она сидела в траве и терла коленку. И такой у нее был жалкий и беспомощный вид, что у меня сжалось сердце. А может, это произошло, потому что девчонка была красивая. Нежные черты лица, глаза как у Мальвины — ясно-синие и невинные, милый носик, маленький ротик. И не такая уж маленькая она, как мне показалось. Лет шестнадцать ей, хотя с первого взгляда можно было дать всего двенадцать… Невинность в каждой нежной черточке, непорочность. Максимум женственности при минимуме чувственности. Глядя на это чудо, не возникало даже мысли о сексе.
— Так и убиться можно, — сказал я, подавая ей руку.
Девчонка покачала головой, отказываясь от моей помощи, поднялась сама и, хромая, направилась к мопеду, двигатель которого с треском крутил колесо.
Я опередил ее, поднял мопед, заглушил двигатель и спросил:
— Где ты живешь?
— Ну, тут, недалеко… — Она смотрела на меня настороженно, но на губах уже проклевывалась улыбка.
Девчонка увидела во мне симпатичного парня, и это вызывало у меня приятное волнение. В любовь с этим чудом я играть не собирался, но все равно мне импонировал ее интерес. Но ведь с ней можно поиграть в дружбу. В кинотеатр, например, сходить. Без всяких поцелуев. В кафе-мороженое сводить…
Это с дочерью Козьмина я не хотел никуда ходить и всяческим образом избегал знакомства с ней, а сейчас готов был взять на себя заботу о малолетке. Глупенькая она еще, бестолковая, а потому беззащитная, и кто-то должен оберегать ее от жизненных невзгод. Для этого у нее были родители, но я тоже хотел защищать ее. Сам того еще не осознавая, хотел…
— Как зовут, недалеко?
— Недалеко как зовут? — не поняла она.
— Тебя как зовут?
— Ну, Сима…
— Отец дома?
— Нет его. А что?
— Это хорошо. Мне бы отец за такое дело всыпал. Не можешь ездить — за руль не садись.
— Я умею.
— Видел, как ты умеешь…
Сима опустила глаза, но тут же глянула на меня из-под бровей — с прицеливающимся лукавством и невинным кокетством.
— А тебе не все равно? — спросила она.
— А может, мне жаль тебя?
— Может?
— Ну, если честно, сейчас не жаль. А если бы разбилась, тогда бы стало жалко.
— Жалко у пчелки!
— И у нее тоже…
Вдоль дороги тянулись небольшие кирпичные и бревенчатые домики, а на улице, откуда выехала Сима, я заметил несколько больших двухэтажных строений. К одному такому дому она меня и подвела. Высокий забор из такого же кирпича, который производил наш завод, железные, выкрашенные в синий цвет ворота.