Третий должен уйти

Колычев Владимир Григорьевич

— Нет, что вы. Он мне ничего такого не рассказывал.

— Тогда кто вам об этом рассказал?

— Мама. Об этом мне рассказала моя мама, — вздохнула Серафима.

— А она откуда узнала?

— Я не знаю, она не говорила…

— Она могла и придумать.

— Нет, она точно знала… Ей сказали.

— Кто?

— Не знаю, — отвела взгляд в сторону Сима.

— Знаете, я сначала принял вас за блестящую актрису. А теперь точно знаю, что вы говорили мне правду, и только правду. И еще, Серафима Платоновна, я знаю, что

вы не умеете врать… Кто сказал вашей маме про измены?

— Я не могу этого сказать. — Она опустила голову.

— Почему?

— Не могу, и все. Есть вещи, о которых невозможно говорить.

— Не забывайте, от этих вещей зависит, выйдет ваш муж на свободу или сгинет в тюрьме. За убийство много дают…

— Нет, эти вещи не касаются моего мужа, хотя… — Серафима осеклась и виновато посмотрела на меня.

— Что, хотя?

— Мама меня убьет, если узнает, что я выдала ее.

— Тут нужно выбирать, или мама, или муж. Да и не убьет вас мама. А Вадима могут убить. В тюрьме сидят уголовники, они злые, у них ножи…

— Да, я знаю, там страшно, Миша рассказывал… Он сидел.

— Когда? Где? За что? — оживился я.

— Заступился за девушку и остался крайним. Так же бывает?

— Ну, если он благородный рыцарь, то конечно… Только не рыцарь он… Может, у него на теле какие-то татуировки есть?

— Татуировки? Не знаю, не видела.

— Не разглядели?

— Он не раздевался… У нас не было ничего такого! — залилась краской Серафима.

— Как не было?

— Мы всего лишь целовались…

— И все?

— А этого мало?! Этого не мало! Это все равно измена! — совершенно серьезно сказала она.

Я кивнул. Одно уединение с чужим мужчиной можно было бы расценить как предательство, так что Серафима права.

— И что вы мне хотели сказать про свою маму? Что там касается вашего мужа?

— Хорошо, я скажу, — решилась она.

— Правильное решение, — поощрительно кивнул я.

— Скажу. Но только Вадиму.

— Мне вы не доверяете?

— Это касается только нашей семьи.

— Да? Ну, тогда извините… Поеду я, поздно уже… Больничный у меня, лягу на печь, ногу буду греть. Может, через неделю заживет…

— Ляжете на печь? — недоуменно взглянула на меня Серафима.

— Я же говорю, больничный у меня.

— А как же Вадим? Вы обещали ему помочь.

— Ну, через неделю и начну помогать. Как нога заживет, так и начну. Вы же не торопитесь ему помогать. Тянете кота за хвост, а время идет. Каждая секунда дорога!

— Я не думаю, что это имеет отношение к делу.

— Не думаете, но сомневаетесь…

— Ну, хорошо! Я скажу!.. — сдалась Нефедова. — Это все Олег. Он сказал моей маме, что у Вадима есть женщина…

— Олег Курдов? — заинтригованно спросил я.

— Да, Олег Курдов. Это целая история, она касается нашей семьи, я не должна ее рассказывать, но раз от этого зависит судьба моего мужа… Это было еще давно. Мы с Вадимом

поехали смотреть наш новый дом, а там был Курдов. Что он там делал, я не знаю… Он на меня так посмотрел… Я уже тогда поняла, что добром эта встреча не кончится. Он потом подходил ко мне, признавался в любви.

— Это уже интересно.

— Сказал, что красивее девушки не видел, что хотел бы уехать со мной куда-нибудь далеко. И только когда я пригрозила, что пожалуюсь мужу, Олег отстал. Он потом еще подходил, но только для того, чтобы извиниться. Говорил, что бес попутал…

— А при чем здесь ваша мама?

— В том-то и дело, что при чем… Мама тогда еще молодая была. Красивая… В общем, он в ней меня увидел… — Серафима осеклась и замолчала.

Она хотела, чтобы я сам обо всем догадался.

— У них был роман?

— В том-то и дело, что был. Сначала он от мамы был без ума, а потом бросил ее. Она тогда очень злилась. И про Курдова со зла рассказала. А потом и про Лизу…

— Интересно сказка сказывается, — хмыкнул я.

— Это не сказка, это жизнь.

— И жизнь эта бьет со всего маху.

Серафима признательно посмотрела на меня. Она благодарила за то, что я выразил ее же мысль.

Глава 8

На безрыбье и рак рыба. А что, интересно, говорят рыбаки, когда в сети попадает человек? Как им такая рыба?

Нашелся Лукьянов. Рыбаки его сетями в реке выловили, вместе с двухпудовой гирей на ноге.

— Плотно его на якорь поставили, — сказал капитан Клюквин, опер из соседнего района. — Не должен был всплыть. А тут рыбаки глубоко сетью прошли…

Труп обнаружили еще позавчера. Вытащили из воды, сняли отпечатки, отправили в морг. А по пальчикам установили личность. Оказывается, во времена своей бурной молодости Коля Лукьянов привлекался к уголовной ответственности за разбой. Полгода под следствием провел, а суд его оправдал — за недостаточностью улик. Так как ориентировка на него уже имелась, дали нам знать о Коле.

Труп нас не интересовал, пусть с ним что хотят, то и делают. Мне нужно было знать обстоятельства гибели. Кто привез Колю на берег реки, кто его утопил. Но, увы, Клюквин ничем не мог мне помочь, хотя и хотел.

— Свежачок еще, всего три дня.

— Три дня в воде, два дня здесь… Шестнадцатого июня убили Чайкова, а восемнадцатого — Лукьянова. Он, видимо, слишком много знал.

Клюквин уже владел ситуацией, и ему не пришлось объяснять, кто такой Чайков.

— Видать, серьезно у вас там закрутилось.

— На крупную рыбу ставят серьезные сети. А тут не просто рыба, тут акула — большого бизнеса.

— Ну, может, и найдете, кто вашего Чайкова убил, расколете на признание.

— Может, и найдем, — кивнул я. — Может, и расколем. Только палку себе заберем. А Лукьяновым вы занимаетесь, несправедливо будет, если мы все себе заберем.