Третий эшелон
Шрифт:
Начальник политотдела вызвал к себе Краснова:
— Видите? Вышло ведь. — Павел Фомич задумался, подбирая слова. — Знаете ли, товарищ Краснов, ваши поступки граничат с саботажем. Я вынужден так расценивать это.
— Вы всегда относились ко мне пристрастно. Не к лицу вам притеснять старых кадровиков…
— Я пристрастен?! — Павел Фомич задохнулся от возмущения. Успокоившись, подвинул к себе чистый лист бумаги, спросил: — Что руководит вашими действиями, коммунист Краснов?
Краснов вдруг испугался так, что покрылся холодным потом
Фролов слушал с огромным удивлением. Он не верил, что мелкое самолюбие могло заслонить в этом человеке все хорошее, несомненно бывшее когда-то. Откуда такое тщеславие, трусость, нечестность?
После длительного молчания Фролов встал.
— Учить вас поздно. Уразумлять — вряд ли поможет. Все зависит от вас самих. А не поймете, жизнь прихлопнет.
— Я пойму… обязательно пойму.
Демьян Митрофанович не мог справиться с дрожавшей губой. Руки у него вздрагивали.
Когда Краснов вышел, Павел Фомич провел рукой по бледному от волнения лицу, словно снимая с него паутину. Он бесповоротно решил завтра же отправить Краснова в штаб. Пусть там разберутся!
Устало и трудно откинул со лба волосы, подошел к небольшому оконцу под самым потолком подвала. Виднелось бордовое, припорошенное густо-серой дымкой небо. Захотелось закрыть глаза, чтоб не видеть этого марева, не думать о том, что сегодня, завтра, послезавтра будет так же грохотать фронт, будет тоскливо сжиматься сердце, когда завизжат бомбы… Взять бы ружье, патронташ — и в тайгу, на солонцы, куда прокрадываются осторожные дикие козы.
А рука непроизвольно потянулась в карман гимнастерки: там письмо от жены, последняя весточка о больной дочурке…
Читать не стал, протер сухие глаза, подумал: «Не распускайся. Ты еще многое можешь!»
К вечеру на Единицу пришел эшелон с танками, а в хвосте его оказались прицеплены цистерны с авиационным бензином. Краснов проклинал всех за подобный фокус: разве не знают, какая это страшная опасность?
Обычно военный комендант не разрешал принимать на станцию подобные составы: случайный осколок — и неотвратимый пожар.
На этот раз Краснов, зная, что Листравой вернулся на станцию и может отправиться в рейс, разрешил вход опасному эшелону на путь. «Паровоз подцепится быстро, — рассчитывал он, желая немедленно избавиться от опаснейшего поезда. — Минуты — и паровозы обменяются…»
Но вышло совсем не так.
Тендер паровоза Листравого был изрешечен. Это-го-то и не знал Краснов. Машина стояла в тупике. Батуев, стоя на деревянной лесенке, заколачивал пробоины березовыми колышками. Илья смазывал буксы.
Александр Федорович надеялся, что Краснов задержит прибывший поезд у семафора. Но, увидя ря-
дом со своим составом жирные цистерны, заторопился, ругая на чем свет стоит дежурного за опрометчивость; Листравой боялся этих легко воспламеняющихся цистерн, соседство с которыми было опасно для вновь прибывшего эшелона.
Краснов
— Сопровождайте по стрелкам! Пусть попробуют не подчиниться сигналу.
Пацко пугливо косился: над цистернами дрожало марево испарений бензина — они дышали дневным теплом. Стрелочник прикрикнул:
— Илья, закрой сифон! Смотри, пыхнет!
А Листравой упрашивал Краснова:
— Пойми, Демьян, я тебя утром послушался. Вот — изрешетили на перегоне. Надо затычки поставить. Мы скоро. Затолкай пока состав в тупик.
Краснову мерещились несчастья, виделся Фролов с чистым листом бумаги, слышался его строгий спокойный голос. Тысячи страхов мутили голову. А Мошков, тот может и шлепнуть сгоряча!
И Демьян Митрофанович подступил вплотную к машинисту:
— Вы — трус! Ответите.
Листравой побледнел, грозно глянули его глаза,
— Это не ты ли храбрец? Из штанов капает. Оглянись.
Краснов выхватил пистолет, махнул перед носом машиниста. Задыхаясь от гнева, он готов был на крайние меры.
— Дядя! Не балуй! — заревел Илья, бросаясь между ними. И Краснов опустил пистолет, А Илья яростно кричал:
— Боишься за себя! Лишь бы не отвечать. Мы без воды куда? До мостика не дотянем! Под снаряды толкаешь? Не выйдет! Тут можно спрятать вагоны, а там куда?
— Молчать! Не подчиняться? — Краснов снова поднял руку с пистолетом.
— Да тише вы! — подал голос Цыремпил, усердно стуча молотком. — Потерпите минут пять…
В следующее мгновение шальной крупный снаряд упал на соседний путь, подкатился к колесам цистерны, подрагивая, как живой.
Все ошеломленно оцепенели. Батуев первым опомнился, сорвался с лесенки и плюхнулся в кювет. Свалились друг на друга Листравой и Краснов, подмяли Илью.
Демьян Митрофанович закрыл глаза, заталкивая голову дальше, под бок машиниста.
«Вот и смерть моя, — спокойно сказал себе Пацко, не пытаясь прятаться. — Принять ее с честью…»
Стрелочник во все глаза смотрел на подрагивающий снаряд. Страха он не ощущал, между тем как ноги словно прилипли к земле. Мелькнула мысль: «Таким снарядом, вероятно, убит и Петя». И все забилось, заколотилось в груди. Снаряд, как магнитный, тянул к себе.
Пацко прыгнул к нему, как будто бы решился на это давным-давно. Пять шагов — немало. Он успеет посмотреть на бездонное небо. Дым отнесло в сторону, и оно открылось такое тихое, ласковое, предвечернее. Пацко окинул взором голоногие кустики: приветливо кивнули ветки за кирпичами. Травка после пожара только прорезывается в низинке, напутствует его…
О чем кричит Краснов? Какой он все-таки придирчивый… Вот он, снаряд, весь в следах резца, шершавый… Тяжелый, не катится. Еремей Мефодьевич поднял его на руки. Пошел за груду кирпичей, к голоногим кустикам, примял сапогами зеленую траву…