Третий модификат

Щербаков Александр Александрович

– Вот и пишите эту мощь в авторы!
– говорю.

– Позвольте!
– вмешивается Бахметьев.
– Значит, если поэт творит эпопею, пользуясь процессором, вы ему этот процессор в соавторы запишите? Это же нелепость!

– Хорош процессор, который без моего участия такие идеи рожает! Вы меня не уговаривайте, я этого па душу не приму. Стыдно!

– Товарищи! Александр Петрович!
– входит в дело Пен-тин резерв. Извините, Чекмарев моя фамилия, я вашим интерфейсом ведаю. Ей-богу, мы пошли по пустякам. Ну, словно принимаем райские сады, остановились при входе над цветочками и заводимся, белый он должен быть или розовый. Смешно! Уж коли на то пошло, то в этой истории есть еще одна заинтересованная сторона, не правда ли,

товарищ Балаев? Я имею в виду эту вашу копию и ее мнение на этот счет. Верно?

– Тут что-то есть!
– подхватываю.

– Прекрасно!
– говорит Чекмарев этот самый.
– Вот вы у нее и спросите, что она сама думает об этом деле.

– Чекмарев, Чекмарев!
– укоризненно качает головой Владиславович, Нарушаете насчет словаря. Мы же договорились: никаких "она". "Он", Чекмарев, только "он". Александр Петрович Балаев. В крайнем случае - "третий модификат".

– Караул!
– кричу.
– Как это "третий модификат"? Значит, есть еще первый и второй? Вы что, решили выпустить меня массовым тиражом? Кто вам позволил?

– Вот!
– говорит Пентя, страшно довольный.
– Не говорил ли я вам, друзья дорогие, что технические проблемы - это только половина дела. А вторая половина - это проблемы морально-этические, и вот их-то решать куда труднее. Это вам не платки паять и не разъемчики дергать. Всей, простите, Мордой впахиваемся. Давайте разбираться.

Короче, базар. А этот Чекмарев гнет свое:

– Я совершенно серьезно, Александр Петрович. Давайте позвоним по телефону этому вашему второму "я" и спросим его мнение.

– Интересно у вас получается!
– говорю.
– Если я - это я, то мне никому звонить не надо, чтобы с собой посоветоваться. А если я с кем-то советуюсь, - значит, имею дело не с собой. В данном случае, с автором открытия, которого готов признать сколь угодно близким родственником, даже братом-близнецом, если хотите, но только не самим собой.

– А если он с этим не согласен?
– выпаливает Чекмарев.

– Вернее, если параллельный вы с этим не согласны? Даже больше того настаивали, чтобы все произошло так, как произошло? Как тогда быть? толкует Бахметьев.

– Стоп!
– кричу.
– Вас много, да еще с параллельным мною. А я один, да еще траченный тоской. Пентя, ты меня в это втравил. Верю, что без коварства. Но вели своим гвардейцам скопом не кидаться и не делать из меня дурачка.

– Минуточку, друзья! Не опережайте событий. Слово мне. Александр Петрович! Все, что вы говорите, было верно, так сказать, "до нашей эры", выходит на меня Владиславович.
– А теперь трудами присутствующих наступила другая эра - "наша", когда говорить с самим собой по телефону - это проза жизни, причем не самая неприятная. Конечно, с непривычки трудно, но давайте зажмуримся, шагнем - и преодолеем этот барьер. Вы же ученый, вы же профессионал по преодолению барьеров. Али дрогнете? Шагнем - и станет легко и просто: часть вас - у нас. Она потребляет электроэнергию, вы ее оплачиваете плюс обслуживание и накладные расходы и совершенно законным образом располагаете всем, что эта часть вашей личности напридумала, пока вы - то есть та часть вас, которую вы по старинке считали собой, - были заняты другими вопросами. Ну, скажем, спали или находились в отъезде. Я понятно выражаюсь?

– Ничего себе!
– говорю я.
– Вы хотите сказать, что теперь некто, ну, скажем, я, может соорудить себе копию, она будет работать, а он лентяйничать? Вы во что превратите человечество? В паразитов на собственных копиях, да?

– Ничего не выйдет, - подает голос Бахметьев.
– Если вы, к примеру, тайный злонамеренный лентяй, то и копия ваша будет тем же тайным злонамеренным лентяем, и фигу вот вы ее работать заставите. А поскольку это дело будет платным, как Аркадий Владиславович сказал, лентяйничать вам не придется. Денежки придется зарабатывать на содержание своего двойника. Считаю, злоупотребление блокируется

надежно. Разве не так?

Ну, если так, - ехидствую, - тогда совсем другое дело! Сколько я вам должен, дорогие мои, по прейскуранту? Вы мне квитанцию, я вам денежки, дипломчик об открытии - под

мышку. Почем с меня?

– Общий расход по теме за три года - миллионов этак десять, если не мелочиться, - охотно объясняет Пентя.
– Но речь о первом экземпляре, процедура отрабатывалась по ходу дела, и взваливать эти расходы на тебя было бы несправедливо. Бухгалтерия до копейки бабки подобьет, но, думаю, Санчо, получить с тебя миллион за это дело будет в самый раз.

Я голоса лишился. А Владиславович этот, который Аркадий, так это спокойно подцепляет тартиночку под квас и мирнейшим образом меня в землю втаптывать продолжает:

– Разумеется, дорогой Александр Петрович, к вам лично у нас никаких денежных претензий нет и быть не может. Не вы к нам напрашивались, а мы сами вас пригласили, даже очень просили об одолжении. И цифра, названная Петром Евграфовичем, ни о чем не говорит. Нынче дорого - завтра дешевле песка морского, и наоборот. Я бы выразился так: достигнут принципиальный успех, доказана плодотворность концепций, на конкретном примере продемонстрированы возможности. Взгляните с этой стороны, Александр Петрович, и вы не сможете не признать, что так задевшее вас неудобство - это, не побоюсь такого слова, мелочь, частность, я бы даже сказал, пережиток. Да, пережиток пещерного взгляда на личность как на исключительную собственность индивидуума. Ни с кем и ни с чем неразделимую. До сей поры мы с этим мирились, потому что у нас не было другого выхода. И мы мирились, хотя понимали, что это не так. В самом деле, давайте подумаем, откуда она бралась, эта неразделимая личность. Ну, хотя бы ваша личность, дорогой Александр Петрович. В ее формировании участвовали сотни людей, и живых, и давно, так сказать, покинувших, вся природа первая и вся природа вторая. Есть ли на свете сутяга, который взыщет с вас в их пользу? Утверждаю, что нет. А ваш публичный отказ в их пользу всяк согласен считать благим порывом, но за кого вас примут, возьмись вы точно отсчитывать доли, кому что причитается. Абсурд! Феодальное ростовщичество навыворот! Опомнитесь! Давайте осмотримся, попривыкнем к этой нашей новой эре, а потом уже решим, стоит ли негодовать и бить посуду. Это мы всегда успеем.

– Удружили вы мне, мужики!
– говорю.
– Вот уж над чем я думать не собирался и не собираюсь. У меня других забот полон рот.

О!
– говорит Бахметьев.
– Святые слова. Мы натворили - нам и думать. Поверьте, за всеми прочими заботами мы и об этом печемся. Аркадий Владиславович заведует у нас сектором морали и этики и хлеб свой ест не даром. С наскока вы его не переспорите, Александр Петрович.

– Исключительно благодаря вам, - раскланивается этот Владиславович. Исключительно благодаря плодотворным беседам с вами. Вернее, предупреждая ваш вопрос, с той частью вас, которая, будучи занята не менее вас, тем не менее охотно сотрудничает с сектором морали и этики. Временно - без вашего ведома, но это по ее желанию, смею вас заверить. А уж вы с собой сами объясняйтесь. У вас лучше выйдет, честное слово.

– Хотите сказать, что "третий модификат" полностью в курсе дела?

– Именно так, дорогой Александр Петрович. Именно так и в отличие от вас. По крайней мере, до сего дня.

– Ну что ж, - говорю.
– По-моему, самое время нам, двум Александр Петровичам, друг с дружкой перемолвиться по душам.

– И во благо!
– плещет в ладоши Чекмарев.
– Чем тесней, повседневней ваш контакт, тем полноценней результат. А мне, простите, с моей кручиной над интерфейсом - лямка с плеч долой. Я тут кабинетик выше этажом присмотрел. Можем позвонить оттуда. Только большая к вам просьба, Александр Петрович, дозвольте при разговоре присутствовать и записать. Все-таки первый такой разговор в мире, а? Экспонат!