Третий пояс мудрости. (Блеск языческой Европы)

Снисаренко Александр Борисович

Не последнее место в роде Свантевита занимали по-дага и Прове. Подага был вендским покровителем охоты, рыболовства, скотоводства и пахоты, а также, как явствует из надписи на его статуе, найденной в Радигощи, — подателем хорошей погоды. Вероятно, здесь он спутан с Погодой, хотя остальные его функции не противоречат и этой. Некоторые исследователи считают Подагу женским божеством, женской ипостасью Дажьбога — подателя благ и бога богатства у славян. Об этом можно лишь гадать, примеривая Подагу к временам матриархата. Но статуя из Радигощи и еще одна, виденная Гельмольдом в Плуне, явно принадлежит иному времени. Здесь Подага не имеет никакого отношения к прекрасному полу. Этот старичок в короткой крестьянской или охотничьей одежде, почитавшийся северными славянами, особенно ваграми в районе Любека, имел львиную голову, в чем можно усмотреть его родство с Каревитом, Маровитом, Ругивитом, Хелой. С львиной головой изображалась также Пья (Тья) — старшая из вендских «черных богинь». Человеколев — Нарасимха — это четвертое воплощение Вишну.

Внешний облик в какой-то мере сближает Подагу с Прове. Прове слыл мудрым, но суровым и страшным судьей. Его истукан, сообщает М. В. Ломоносов, «стоял на великом

и кудрявом дубе. Около его на земли расставлены до тысячи идолов с двумя, тремя лицами и больше». Все это типично для Радигощи, а спутники Прове напоминают идола при герме Ругивита — Каревита. Прове, этот славянский Минос, был богом справедливости (его имя и означает «справедливый»). Символ справедливости — змею — он держал у сердца, а в руке его был щит: если предмет спора был особенно сложным, щит этот раскалялся старшим жрецом Провемихе — и служил для испытания огнем. Центром культов Подаги и Прове был Старгард, где в храме стояла бронзовая статуя Прове (хотя некоторые хронисты уверяют, что этот бог не имел идола), изображавшая его стариком в длинной складчатой одежде, с цепью на шее и с жертвенным ножом в руке. Вход в его священную рощу и лес, обнесенные оградой, карался смертью. Но по понедельникам (по другим данным, днем Прове был вторник) там собирался народ, и жрецы под руководством михе приносили в жертву зверя или пленника (с некоторых пор Прове стал «благосклонен» к христианам). Михе отведывал дымящейся жертвенной крови, чтобы оракул был верным. Затем ее вкушал всякий желающий, дабы обрести силу, и громко испрашивал совет, тут же даваемый устами самого бога — очевидно, жрецы были мастерами чревовещания. Советы, пророчества и приказы Прове обсуждению не подлежали… Этот храм, священная ограда и лес были сожжены в XII веке Гельмольдом, явившимся в Старгард вместе с епископом Герольдом, чтобы искоренить там язычество. Но… вышло наоборот: Гельмольд с ноткой отчаяния пишет о несметном количестве священных рощ и «божков, которыми изобиловали поля и селения», а какое-то время спустя Герольд разрешил в одну из пятниц принести жертву на пастбище, после чего закатил для всей округи пир горой и сам на нем отплясывал под музыку до глубокой ночи. Единственное, чего удалось миссионерам добиться в Старгарде, — это отменить человеческие жертвы. Так, по крайней мере, уверяют они сами. Однако детально описанное ими празднество свидетельствует об обратном: именно такие картины разворачивались повсеместно после принесения кровавых жертв Прове, Радегасту или Свантевиту.

В том же городе была обнаружена еще одна статуя — стоящего на столбе мужчины, совершенно обнаженного, если, конечно, не принимать в расчет сапоги, под одним из которых притаился бубенчик, возможно, указывающий на то, что в прошлом этот персонаж был эльфом или имел с этим народцем тесную связь. Впрочем, бубенец был также одним из атрибутов богини Кали… Надпись гласит: Проно. Кто он? Неизвестное нам божество? Или так исказили имя Прове? А может, это Пронс — вендский бог, почитавшийся остзейцами как воплощение предусмотрительности и справедливости — подобно Виту и Прове? Да и имя его, похожее на стяжательную форму имени Перкунс, напоминает Прове, но… атрибуты Пронса — копье, корона и лемех. Три предмета, подаренные царем — кузнецом… Можно еще вспомнить Прабу из религии калашей, не имеющего аналогий у других гиндукушских племен. «Праба у всех вызывал страх, — сообщает К. Иеттмар. — Ни одна женщина не смела приблизиться к его святилищу. Если это делал мужчина, он должен был умилостивить бога, принеся ему в жертву несколько коз». Перед статуей Прабы тоже горел костер, но в отличие от Прове к нему обращались за защитой от болезней и наводнений, а кроме того, молили об урожае (особенно винограда), как Свантевита. В жертву ему приносили также овец. Так существует ли какая-нибудь родственная связь между Прове и Прабой, или мы имеем дело всего лишь с рядом удивительных совпадений? Думается, такую связь все же можно предположить…

Особняком в Свантевитовой «родне» стоит космическая пара Свайкстикс (Сияющий) и его невеста — приветливая и снисходительная Свайксдунока (эстонская Сальме). Превыше всего их почитали в Гольштинии, Померании и на Рюгене: его — как персонифицированное божество звезд, солнечного света и плодородия, ответственное за рост хлебов и трав и приплод скота, ее — как заместительницу своего возлюбленного, управлявшую путями звезд, когда он, преследуя дичь во время охоты, бросал в азарте вожжи и его лунную колесницу скрывали набежавшие тучи или буря. Свайкстикс считался эталоном мужской красоты, как греческий Антиной, и его особенно часто и нежно поминали в долгие северные ночи, любуясь сверкающим в лунном свете настом, отражающим небесные блестки. Атрибутом этой пары была свастика (по-санскритски — символ блага) — знак солнца, как о том свидетельствуют и сами их имена. Этот знак, сильно скомпрометированный по не зависящим от него причинам в нашем веке, но известный троянцам, критянам, киприотам, индийцам, шумерийцам, хеттам, буддистам Китая, как раз и выделяет их в первую очередь из шеренги «родственников» Свантевита, имевших отношение к животному миру.

В этой шеренге не раз мелькают то лев, то волк, то собака, связанные с охотничьим ремеслом. Иногда это атрибуты богов, иногда — часть тела, иногда — они сами, например, прусско — вендский Гуди, или Куди, — божество полей и охоты, известное также в Померании и показывавшееся людям в облике оленя с тремя ответвлениями на единственном роге. Гуди имеет завидную родословную: в ней числятся и индийский бог — олень Ваю, и греческий Актеон, и бесчисленные скифские олени на чашах, ритонах, гребнях. И, разумеется, кельтский Кернун (Рогач), изображавшийся то в рост, то сидящим по-турецки с оленьими ушами и рогами. Самые знаменитые его изображения — на рельефе, обнаруженном в 1702 году в Нотр—Даме, и на серебряной чаше из датского Гундеструпа. В североитальянском местечке Валь — Камоника обнаружена фигурка, где Кернун предстает нам с кольцом в правой руке, как Богута, а левую его руку, словно, шею Чибача, обвивает змея.

Бык, корова, козел, петух, кошка, лошадь принадлежат к оседлому домашнему хозяйству. К этому древнейшему пласту славянской

мифологии принадлежит и Мокош, чья статуя почиталась в Киеве в виде ужасающе безобразного божества гнева, «состоявшего из разнообразных звериных голов», как пишет хронист. Но из славянских источников известно, что в Киеве почиталась Макошь, исполнявшая совсем другие функции. Иногда первый слог ее имени писали через «о», но и тогда это божество сохраняло свой женский пол. К Макоши мы еще вернемся, а пока заметим, что в этой явной путанице повинна, вернее всего, чрезмерная эрудиция рассказчика: отрубленные головы жертвенных животных навели его на мысль о смерти, а на санскрите одно из обозначений блаженной смерти как цели бытия — слово мужского рода moksha (избавление, освобождение, спасение). Наиболее вероятно, что перед глазами очевидца оказалась статуя либо Сильного Бога поляков и руссов, либо Поревита или Поренута (рога — сила, напор). Но, возможно, так изображали и Ярилу (jar, jaro — сила). Имя Сильный Бог больше похоже на прозвище. Так могли называть, например, Пюстриха, почитавшегося вендами и лужичанами: к ногам этого вооруженного до зубов персонажа складывали головы не только зверей, но и людей. Такими же устрашающими делали и его статуи. Впрочем, Пюстрих предпочитал не пугать, а действовать: его пустотелый бронзовый истукан, выполненный в виде толстого мальчика с поднятой рукой, имел два отверстия — в темени и на месте рта. Жрецы наполняли его водой, затыкали дыры пробками и разводили под истуканом огонь, как это делал Фаларид под своим быком; пар выталкивал пробки вместе с кипящей водой, производя невообразимый шум, и тогда жрец выдавал оракул.

Волхов — древнейший князь Словенска, на чьих камнях потом вырос Новгород, был могущественным чародеем (волхвом), умевшим превращаться в… крокодила! В этом облике он и был однажды утоплен собственными слугами, после чего могилу его «пожрала земля», а Волхов стал злым демоном — душителем вроде Гасто. Крокодил на севере Европы?! Тут можно либо припомнить, что эта рептилия служила ездовым животным индийского бога любви Камы, либо… развести руками (как обычно и делают), благо слово «волхв» не имеет индоевропейских аналогов, оно чисто русское. Скорее, впрочем, речь должна идти не о крокодиле, а о каком-нибудь драконе.

Эстонцы и куроны тоже изображали своего громовержца Таару в виде чудовищного дракона, обитавшего в огромном дубе в посвященном ему лесу, где приносились в жертву скот и люди, устраивались ритуальные бои и танцы, дабы земля исправно плодоносила, а животные нормально развивались. Этот персонаж, судя по его имени и функции, несомненно родствен финскому Тооре (Туури), скандинавскому Тору, германскому Донару, греческой Тритогении (эпитет Афины), кельтскому Таранису, ирландскому Торману, — имена всех этих громовержцев восходят к санскритскому trita, вавилонскому, tar, хаттскому taru и обозначают одно и то же — молнию или гром. Богиней грозы была, например, Иштар (иш — вода, тар — гром), имевшая звукоподражательное прозвище Туруру.

К этому разряду богов можно отнести и Флинса, или Флинца, чье имя, вероятно, означает — кремень. Статуя этого бородатого и тощего, как скелет, божка с черным обожженным посохом в руке покоилась на большой кремневой плите, вечно готовой исторгнуть из себя искру животворящего пламени. Спутником Флинса был какой-то зверь, напоминающий не то собаку или волка, не то сильно окарикатуренного льва. Вполне возможно, что Флинс — это какой-нибудь архаический громовержец, вытесненный на задний план по мере совершенствования славянского пантеона. В античном мире, например, «первым изображением бога войны было копье, а Юпитера — кремневое орудие», отмечал С. Рейнак. Как уже говорилось, черезпеняне почитали в виде копья своего Геровита, а готы называли Перуна, изображавшегося, кстати, с кремнем в руке, именем Файргуни (Скала). Да и ранний эпитет Перуна — Дундер явно перекликается с именем громовержца Донара, Их днем был четверг, и сражались они похожим оружием, где наряду с молниями и топором заметное место занимали камни. Предполагают также, что Флинс был славянским богом смерти, некоторые его черты перешли потом к Кащею — чудовищу в виде скелета, неуязвимому, сильному и злорадному колдуну, герою многих русских сказок.

Но в сказки Кащей пришел уже не таким, каким был в мифах. Остался он, правда, бессмертным и дюже охочим до молодых девушек, похищая их с брачного ложа подобно эльфам или пушкинскому Черномору. В день свадьбы была, например, похищена невеста Перкунса — Вайва (Радуга). Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира. Днепром звали бога, владевшего одноименной рекой. Когда, в незапамятные еще времена, из тринадцати водопадов, давших имена рекам, выделилось главное божество — Днепр, он сразу сделался местом оживленного паломничества. Остальные двенадцать рек стали его «свитой» наподобие дюжины дружинников киевских князей. Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву — хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил се (а это и был сам Кащей) освободить их… В этом коротком эпизоде истоки целого сборника волшебных сказок: о Емеле и Золотой Рыбке, о Руслане и Людмиле, об Иване и Елене Прекрасной. Не меньше Таких истоков и в истории похищения Милолики. Здесь уже появляется и Баба Яга, давшая Чуриллё, возлюбленному Милолики, «ариаднин» клубок ниток, приведший его к Кащею, и богатырский конь Тугарин, перемахнувший стену Кащеева замка, но зацепивший проволочку с колокольцами, и спасение от погони, когда конь одним ударом копыта выбивал гору. Сквозь эту гору Кащей прорывался семь дней (подобно Сканде, прорывшему туннель сквозь гималайскую гору Краунча), и это наводит на мысль, что он — космический персонаж, символ зимы, умирающей во время весеннего равноденствия и воскресающей через семь месяцев.