Третий ребенок Джейн Эйр
Шрифт:
Глядя на них, Таня не удержалась, тоже заплакала тихо. Все в душе у нее смешалось, и сама она уже не понимала, отчего больше слезы бегут — оттого ли, что до смерти жалко было бабку Пелагею одну оставлять, или от страха перед грядущей новой жизнью, а может, и от внутреннего негодования на трусливость свою она плакала… Ну, в самом деле, что в том такого, если она этому Павлу Беляеву позвонит? Она ж не просто так, она ж по делу… И пусть он веселится над ней, сколько ему угодно. Ну да, смешная и деревенская, и многих премудростей не знает. Ну и что! Вот сейчас прямо пойдет к телефону и наберет решительно его номер…
Однако
— Да! Слушаю вас!
— Ой, извините… Это Таня Селиверстова вам звонит… Здравствуйте…
— Так… Селиверстова… Селиверстова… Хм… Что-то не припомню… — деловой скороговоркой выстрелил ей в ухо Павел Беляев. — А вы по какому делу? Если по оплате для внештатников, так это в бухгалтерию…
— Нет, я не по оплате…
— Ну, так какой тогда у вас вопрос? Вы откуда?
— Да у меня вот тут визитка ваша с телефоном… Вы сказали, чтоб я звонила в любое время…
— А, понял, понял! Вспомнил, извините! Ужель та самая Татьяна… которая огурцы умеет в банках хорошо солить? Ну, как у вас там дела, Татьяна? Матвей здоров?
— Да, конечно, здоров! Мне Ада сказала, чтоб я вам позвонила. Извините, что от дел отрываю…
— Да ничего. Все нормально. Просто сегодня воскресенье, секретаря моего нет, вот и приходится самому трубку брать. Да еще и звонит, как назло, кто ни попадя… Так что вам там Ада приказала, я не понял?
— Так надо это… Билет мне в Париж купить, чтоб Отю… Матвея то есть, к ней отвезти…
— Билет? Ну хорошо, куплю я вам билет. Без проблем.
— А у меня паспорта заграничного нет…
— Хм… Ну, знаете… Как же я вам без паспорта сумею его купить? Надо же еще визу оформить…
— Так Ада сказала, что вы все можете…
— В каком это смысле — все? Вас без загранпаспорта в Париж отправить?
— Да нет, что вы! Она сказала, что вы этот самый паспорт мне за два дня сможете выправить!
— Ну, за два, конечно, не обещаю… А вообще могу, в принципе. Найдутся у меня такие люди… Ладно, оформим мы ваш паспорт, не переживайте. Фотографии у вас есть?
— Нет…
— Ну, тогда наводите красоту и дуйте в срочную фотографию, а я к вечеру с анкетами подскочу. К среде, я думаю, управимся. А что за спешка вдруг такая?
— Я не знаю. Мне Ада сказала — срочно…
— А, тогда понятно. Раз Ада сказала, тогда оно, конечно… — хохотнул коротко Павел в трубку. — Ну все, Татьяна, до встречи. Извините, дела ждут…
Положив трубку, Таня тут же бросилась в ванную и, сунувшись к зеркалу, начала разглядывать со всех сторон не отошедшее еще от слезного румянца лицо. Потом подумала про себя — вот же дура… Лица-то по телефону все равно не видно! Да и какая этому Павлу разница, какое у нее вообще лицо… Да и вовсе не по этому интересу она в ванную примчалась, а затем только, чтобы умыться-причесаться — надо ж фотографироваться идти все-таки…
Паспорт он ей и впрямь к среде выправил. Заехал вечером, вручил красивую бордовую книжицу. Новенькую, с пылу с жару. Таня даже спасибо сказать забыла — так сердце от гордости вдруг зашлось… У нее, у Тани Селиверстовой, паспорт заграничный теперь есть! Как у настоящей, у городской…
— …А завтра за билетом поедем. Эй, Татьяна, вы меня слышите?
Таня подняла глаза, улыбнулась виновато — простите, мол…
Он стоял перед ней в прихожей, смотрел грустно и внимательно. И совсем не был похож сегодня на мужика из телевизора. Усталый какой-то был, припыленный будто. И воротник рубашки вон не совсем свежий, Таня это сразу своим стерильно-медицинским глазом сумела углядеть…
— Павел, чаю хотите? Бабушка пирог с яблоками испекла…
— Спасибо, Таня. Очень хочу, но не буду. Некогда. И так уже опоздал везде.
— Жаль…
— До завтра, Таня. Утром стойте у подъезда, я ровно в девять буду как штык…
Последнюю фразу он проговорил уже по ту сторону двери, торопливо спускаясь по лестнице. И опять Таня растерянно смотрела ему вслед, вдыхая горьковатый запах дорогого одеколона. Она знала, что этот запах дорогой — такой же аромат волной шел, бывало, от главного врача Аркадия Исаковича. А он у них человек небедный, толк в одеколонах понимает. И еще что-то оставил после себя в ее маленькой прихожей главный редактор «Бизнес-ведомостей» Павел Беляев, отчего вдруг сердце зашлось острой грустью, неосознанной, непонятной…
Нет, Таня Селиверстова была очень честным человеком и даже самой себе умудрялась никогда не лгать. Может, это происходило от ощущения некоей своей жизненной малоценности, а может, от деревенской природной стеснительности, но только место свое в обществе Таня давно уже ясно и четко определила. И понимала прекрасно, что не имеет права на такую вот неведомо-прекрасную да романтическую грусть. То есть само по себе право, конечно же, могло здесь очень даже присутствовать, но, как в том анекдоте говорится — съесть-то она съест, да кто ж ей даст… Грусть, она же тоже адекватной должна быть. Смешно же, в самом деле! Она, Таня Селиверстова, возьмет сейчас и начнет грустью проистекать вслед этому мужику из телевизора… Ясно же как день божий, что он, Павел Беляев, для нее категорически недосягаем, что он вообще сюда, к ней в дом, будто с другой планеты залетел. Совершенно случайно. Да оно так и есть, и в самом деле случайно. Вот поможет ей завтра билет купить, и не увидит она его уже никогда. Так что прочь, прочь глупая грусть из сердца, не нужна ты в нем вовсе, и без тебя хорошо. Она, Таня Селиверстова, и без того счастливая! И все у нее есть, и зачем она ей нужна, грусть эта?
Ранним утром, подрагивая на холодном мартовском ветру, она стояла около подъезда своего дома, улыбаясь всем въезжающим в арку машинам — а вдруг это за ней Павел едет? Была она с детства немного подслеповата, и привычка эта — всем улыбаться — притащилась за ней в город еще из той, из деревенской, жизни. Она в своем Селиверстово, когда по дороге шла, всем подряд улыбалась. Лиц-то не разобрать, вдруг пройдет знакомый какой, а она на него — ноль внимания… А деревенского человека этим обидеть — раз плюнуть. А раз улыбаешься — уже здороваешься, значит. Вот и Павел улыбнулся ей навстречу, когда въехал во двор, она как-то сразу это разглядела, будто зрение на секунду прорезалось. И снова вчерашняя грусть ворохнулась внутри, но она ее тут же и придавила сердито — сиди, мол, не ворочайся хотя бы, раз совсем не ушла…