Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
В своем последнем докладе я пытался пробудить в Гитлере сочувствие к жертвам войны: «В окрестностях Аахена по всем дорогам, как во Франции в 1940 году, движутся вереницы несчастных беженцев с младенцами и немощными стариками. С расширением покидаемых жителями районов поток беженцев многократно увеличится, поэтому необходимо проявить сдержанность, издавая приказы об эвакуации». Я призывал Гитлера «выехать на Запад и своими глазами посмотреть, что там происходит… Народ ждет этого от вас».
Однако Гитлер никуда не поехал. Наоборот. Узнав, что районный руководитель Аахена Шмеер не предпринял необходимых мер для эвакуации города, он лишил его всех постов, исключил из партии и отправил на фронт простым солдатом.
Бесполезно было даже пытаться убедить Гитлера отменить этот приказ, а моих полномочий явно не хватало для самостоятельных действий. Однако я был так сильно встревожен, что продиктовал телетайпное послание, которое, в случае одобрения Гитлером, Борман передал бы восьми гауляйтерам западных областей. Я пошел на военную хитрость, чтобы заставить Гитлера изменить точку зрения. Я ни словом не упомянул
Вскоре я позвонил в Ставку выяснить, передали ли мою телеграмму Гитлеру, и оказалось, что соответствующая директива уже издана. Я был готов к сокращениям и к вероятным ужесточениям мер по выводу предприятий из строя, но, к моему удивлению, Гитлер оставил текст без изменений, лишь в одном месте, где речь шла о его уверенности в победе, самолично сделал правку. Теперь первая фраза выглядела так: «Ни в коем случае не подлежит сомнению возврат части территорий, потерянных нами на Западе».
Борман передал директиву гауляйтерам, не преминув добавить: «От имени фюрера я передаю вам сообщение рейхсминистра Шпеера. Все изложенные требования подлежат безусловному и строгому исполнению» [285] . Даже Борман не стал мне мешать. Видимо, он куда яснее Гитлера сознавал губительные последствия тактики «выжженной земли» на оставляемых нами территориях.
Говоря о «возвращении части территорий, потерянных нами на Западе», Гитлер просто пытался сохранить лицо, ибо даже ему в конце концов стало ясно, что, если мы и добьемся стабилизации фронта, через несколько месяцев война все равно будет проиграна из-за недостаточной материально-технической базы. Йодль подтвердил мои предыдущие прогнозы, указав на важное в стратегическом плане обстоятельство: армия держит под своим контролем слишком большие оккупированные территории. Он даже сравнил вермахт со змеей, проглотившей слишком большую добычу и потерявшей быстроту реакции. Йодль предложил вывести войска из Финляндии, Северной Норвегии, Северной Италии и с большей части Балкан. В результате мы смогли бы занять более географически выгодные оборонительные позиции вдоль рек Тисса и Сава и южных оконечностей Альп, а также высвободили бы много дивизий. Сначала Гитлер упорно возражал, но в конце концов 20 августа 1944 года позволил мне хотя бы рассчитать, сможем ли мы обойтись без сырьевых ресурсов этих территорий.
285
16 сентября 1944 г. Борман согласился распространить эти инструкции и на оккупированные территории Запада – Голландию, Францию и Бельгию, – и на все восточные, южные и северные дистрикты рейха. В письме председателю комиссии по вооружению и инспекторам по вооружению, датированном 19 сентября 1944 г., я взял на себя ответственность за все случаи, когда враг захватывал заводы неповрежденными: «Отныне я буду считать поспешное разрушение промышленного объекта более серьезным преступлением, чем оставление его в сохранности в случае запаздывания приказа о разрушении». 17 сентября я отдал распоряжение: в случае захвата противником угольных шахт на левом берегу Рейна директора с минимально необходимым персоналом должны остаться, дабы «предотвратить затопление шахт или нанесение любого ущерба оборудованию». 5 октября 1944 г. центральное агентство по электроснабжению, подчинявшееся моему министерству, отдало аналогичные распоряжения начальникам электростанций.
Однако 2 сентября 1944 года, за три дня до того, как я закончил свой меморандум, Финляндия и Советский Союз заключили перемирие, а немецким войскам было предложено покинуть Финляндию к 15 сентября.
Йодль сразу же позвонил мне и поинтересовался моими выводами. Настроение Гитлера снова переменилось. Он больше не высказывал ни малейшего желания добровольно эвакуировать войска. Йодль же настаивал на немедленном уходе из Лапландии, пока держится хорошая погода. Он заявил, что если при отступлении мы попадем в снегопады, свирепствующие там ранней осенью, то неизбежно потеряем много вооружения. И снова Гитлер использовал аргумент, приведенный годом ранее в споре об отступлении из южных районов Советского Союза, богатых залежами марганцевой руды: «Если мы потеряем месторождения никеля в северной Лапландии, наша военная промышленность остановится через несколько месяцев».
Этому мнению не суждена была долгая жизнь. 5 сентября, через три дня после русско-финского перемирия, я курьерской связью послал докладную записку Йодлю и Гитлеру. Я доказывал, что исход сырьевой войны для нас решит не потеря финских никелевых шахт, а прекращение поставок
286
Докладная записка, 5 сентября 1944 г. Запасов никеля и марганца нам хватило на пять месяцев дольше, чем запасов хрома. Заменив тысячи миль медного кабеля в высоковольтных линиях электропередачи на алюминиевый, мы накопили семнадцатимесячный резерв меди, хотя прежде медь считалась самым дефицитным стратегическим металлом.
Реакция Гитлера уже давно стала непредсказуемой. Я готовился к взрыву бессильной ярости, но Гитлер выслушал мою информацию бесстрастно, не сделал никаких выводов и, вопреки совету Йодля, отложил вывод войск из Лапландии до середины октября. В свете общей военной обстановки прогнозы, подобные моим, вероятно, вообще его не трогали. Поскольку фронты рушились – как на западе, так и на востоке, – временной рубеж 1 января 1946 года, пожалуй, казался Гитлеру утопией.
На том этапе гораздо больше беспокоили нас последствия нехватки горючего. В июле я сообщал Гитлеру, что именно по этой причине к сентябрю все тактические перемещения войск станут невозможными. Теперь этот прогноз подтвердился. В конце сентября я написал Гитлеру: «Более тридцати семи истребителей, базирующихся в Крефельде, в течение двоих суток не могли совершать боевые вылеты, несмотря на прекрасную погоду. Лишь на третий день эта часть получила горючее, но его хватило лишь двадцати самолетам на короткий вышет в Аахен». Несколько дней спустя на аэродроме Бернойхен близ Берлина командир учебной роты сообщил мне, что его курсанты из-за недопоставок горючего могут летать лишь час в неделю.
Тем временем дефицит горючего практически парализовал и сухопутные войска. В конце октября после ночного полета в 10-ю армию, стоявшую южнее реки По, я доложил Гитлеру, что «наткнулся на колонну из ста пятидесяти грузовиков, каждый из которых тащила упряжка из четырех быков. Многие грузовики буксировались танками и тракторами». В начале декабря я выразил озабоченность тем, что «обучение водителей танков оставляет желать лучшего», поскольку опять же не хватает горючего.
Разумеется, генерал Йодль знал о проблемах с горючим гораздо лучше меня. Чтобы высвободить для наступления в Арденнах семнадцать с половиной тысяч тонн горючего – прежде мы столько производили за два с половиной дня, – ему пришлось 10 ноября 1944 года приостановить поставки горючего во все другие группы армий.
Авианалеты на нефтеперерабатывающие заводы косвенно повлияли на всю химическую промышленность. Я был вынужден доложить Гитлеру, что «приходится растягивать запасы взрывчатых веществ путем добавления минеральных солей; процентное содержание соли, добавляемой к взрывчатке в снарядных гильзах, уже достигло максимально допустимого предела». И действительно, с октября 1944 года наша взрывчатка на 20 процентов состояла из каменной соли, что значительно снижало ее эффективность [287] .
287
Это цитата из моей докладной записки от 6 декабря 1944 г. по поставкам азота, необходимого для производства взрывчатки. До авианалетов в Германии и на оккупированных территориях производилось 99 000 тонн в месяц. В декабре 1944 г. эта цифра упала до 20 500 тонн. В сентябре 1944 г. мы использовали 4100 тонн добавок на 32 300 тонн взрывчатых веществ; в октябре – 8600 тонн добавок на 35 900 тонн взрывчатки, а в ноябре – 9200 тонн добавок на 35 000 тонн взрывчатки.
Гитлер усугубил наше и без того отчаянное положение, решив воспользоваться своим последним козырем – новейшим оружием. Как ни фантастично звучит, но в те самые месяцы мы производили все больше и больше истребителей. Всего в тот последний период войны мы поставили 12 720 истребителей в войска, начавшие в 1939 году войну всего лишь с 771 истребителем [288] .
В конце июля Гитлер вторично согласился выделить две тысячи пилотов для специального курса обучения. Мы еще надеялись, что, интенсивно используя истребители, сможем заставить американскую бомбардировочную авиацию прекратить авианалеты, ибо во время почти тысячекилометрового полета к цели и возвращения на базы армады бомбардировщиков представляли сравнительно легкую добычу.
288
Согласно данным технического бюро от 6 февраля 1945 г., поставки дневных и ночных истребителей до бомбардировок авиазаводов составили в январе 1944 г. 1017 штук. В феврале, в период бомбардировок, выпуск сократился до 990, в марте увеличился до 1240, в апреле составил 1475, в мае – 1755, в июне – 2034, в июле – 2305, в августе – 2273 и в сентябре – 2878. Такого увеличения удалось достичь в основном благодаря сокращению другой продукции, особенно многомоторных моделей. Согласно январскому сборнику 1945 года «Статистических данных немецкой военной промышленности», индекс выпуска всех типов самолетов возрос с 232 в январе 1944 г. лишь до 310 в сентябре, или на 34 процента. В этот период процент производства истребителей (по весу) увеличился от 47,7 до 75,5.