Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Шпеер Альберт

Я привык работать с полной отдачей сил, и пустая трата Гитлером рабочего времени меня озадачивала. Я еще мог понять, почему он так скучно проводит вечерние часы, но по сравнению с примерно шестью часами досуга рабочий период был слишком коротким. Я часто спрашивал себя: а когда он вообще работает? Вставал он поздно и час-два посвящал официальным совещаниям, но начиная с обеда, следовавшего сразу за совещаниями, бесцельно растрачивал время вплоть до глубокой ночи [45] .

45

Каждый день Гитлер проводил бесчисленные встречи с гауляйтерами и старыми членами партии, добившимися высоких постов. Однако, по моим наблюдениям, их беседы

не имели никакого отношения к государственным или партийным делам. Гитлер просто болтал о пустяках, как и за обеденным столом, вскользь упоминая занимавшие его незначительные проблемы. При этом рабочее расписание Гитлера несомненно создавало совершенно другое впечатление о его работоспособности.

Страсть к изучению строительных планов угрожала его редким вечерним деловым встречам. Адъютанты часто просили меня: «Пожалуйста, сегодня не показывайте никаких проектов». В таких случаях я оставлял чертежи на телефонном коммутаторе у входа и на вопросы Гитлера отвечал уклончиво. Иногда Гитлер разгадывал эти уловки и сам отправлялся искать мои чертежи в приемной или гардеробе.

В глазах народа Гитлер был лидером, оберегавшим нацию днем и ночью. Вряд ли это соответствовало истине. Его распорядок дня больше подошел бы свободному художнику. Гитлер часто откладывал решение важных проблем на недели, занимаясь пустяками, а затем вдруг на него находило «озарение», и через несколько дней интенсивной работы он принимал окончательное решение. Безусловно, дневные и вечерние застолья служили ему испытательными стендами для новых идей. Здесь он мог пробовать различные подходы, шлифовать и совершенствовать свои замыслы перед некритичной аудиторией, а придя к решению, снова погружался в праздность.

10. Наш «ампир»

По вечерам я посещал Гитлера раз или два в неделю. Около полуночи, после просмотра последнего фильма, он иногда выражал желание посмотреть мои чертежи и детально изучал их часов до двух-трех ночи. Остальным гости либо коротали время за бокалом вина, либо расходились по домам. Все прекрасно понимали, что вряд ли им удастся поговорить с Гитлером, поглощенным своим любимым делом.

Больше всего Гитлера притягивал макет, собранный в бывших выставочных залах берлинской Академии искусств. Чтобы беспрепятственно попадать туда, он приказал прорубить дверные проемы в стенах между канцелярией и нашим зданием и проложить между ними тропинку. Иногда он приглашал вечерних гостей в нашу студию. Вооружившись ключами и фонариками, мы отправлялись на экскурсию. В пустых залах стояли подсвеченные прожекторами макеты. От меня никаких пояснений не требовалось – Гитлер с горящими глазами сам комментировал проект до мельчайших подробностей.

Наибольшее впечатление производила новая модель, освещенная яркими лампами с той стороны, откуда солнце должно было освещать реальные здания. Большинство макетов мы делали в масштабе 1:50. Краснодеревщики воспроизводили самые мелкие детали, а затем дерево раскрашивалось под те материалы, которые будут использоваться при строительстве. Отдельные секции постепенно собирались вместе, и перед нами, протянувшись через залы бывшей Академии искусств на 30 метров, возникал трехмерный макет будущего проспекта.

Особый восторг Гитлера вызывала большая модель в масштабе 1:1000. Ему нравилось «входить на свою улицу» в разных местах и оценивать ее будущий эффект. Например, он представлял себя туристом, прибывшим на южный вокзал, или восхищался грандиозным дворцом из центра улицы. Он наклонялся, чуть ли не опускался на колени, чтобы макет оказался чуть ниже его глаз, и не переставал говорить с необычайным оживлением. Только в эти редкие моменты он забывал о своей обычной сдержанности. Ни в каких других ситуациях мне не случалось видеть его столь раскованным и непринужденным, а сам я, усталый и почтительный – даже после многих лет знакомства с ним, – хранил молчание. Один из моих близких знакомых так сформулировал наши удивительные отношения: «Знаете, кто вы? Неразделенная любовь Гитлера».

Эти залы тщательно охранялись, и никому не дозволялось осмотреть макет без особого разрешения Гитлера. Однажды во время осмотра модели большого проспекта Геринг, пропустив вперед свою свиту, с волнением произнес: «Несколько дней назад фюрер говорил со мной о моей

миссии после его смерти. Он предоставляет мне полную свободу действий. Лишь одно он заставил пообещать ему: никогда не заменять вас никем другим, не вмешиваться в ваши планы и все оставлять на ваше усмотрение. И еще выделять в ваше распоряжение любые деньги, какие вам понадобятся. – Геринг выдержал торжественную паузу. – Я пожал фюреру руку и пообещал выполнить его волю, а теперь я обещаю это вам». После этих слов он долго и прочувствованно пожимал мне руку.

Мой отец также приехал посмотреть работу ставшего знаменитым сына. Увидев макеты, он лишь пожал плечами и сказал: «Вы все сошли с ума». Тем же вечером мы пошли в театр на комедию с Хайнцем Рюманом в главной роли. По чистой случайности в театре оказался и Гитлер. В антракте он послал адъютанта спросить, не является ли пожилой человек, сидящий рядом со мной, моим отцом, а затем пригласил нас обоих в свою ложу. Когда отец, прямой и сдержанный, несмотря на свои семьдесят пять лет, был представлен Гитлеру, он задрожал так сильно, как я никогда не видел ни до, ни после, побледнел и, не ответив ни слова на щедрые похвалы, которыми фюрер осыпал меня, покинул ложу. Впоследствии отец никогда не упоминал ту встречу, а я так и не спросил его, почему при виде Гитлера с ним случился нервный припадок.

«Вы все сошли с ума». Сейчас, когда я перебираю многочисленные фотографии макетов нашего когда-то казавшегося величественным проспекта, то понимаю, что он был не только безумным, но и скучным.

Разумеется, мы сознавали безжизненность улицы, состоящей только из общественных зданий, и оставили примерно две ее трети под частную застройку. При поддержке Гитлера мы отвергали попытки различных правительственных учреждений разместить на проспекте свои представительства. Нам вовсе не хотелось застраивать всю улицу министерствами. Роскошный кинотеатр для демонстрации премьер, еще один для широкой публики на две тысячи зрителей, новая Опера, три театра, новый концертный зал, здание для проведения конгрессов – так называемый «Народный дом», двадцатиодноэтажный отель, большие и шикарные рестораны и даже крытый бассейн в римском стиле размером не меньше римских бань должны были вдохнуть в новый проспект жизнь. Внутренние дворики с колоннадами и шикарными бутиками вдали от городского шума привлекали бы праздных прохожих. Планировалась и яркая световая реклама. По нашему с Гитлером замыслу, проспекту также отводилась роль постоянной выставки-ярмарки немецких товаров, производящей неизгладимое впечатление на иностранцев.

По прошествии многих лет, когда я разбираю старые чертежи и фотографии макетов, даже эти отрезки проспекта кажутся мне слишком однообразными и унылыми. После освобождения из тюрьмы, проезжая по пути в аэропорт мимо одного из тех зданий [46] , я прозрел за несколько секунд: наш проект был начисто лишен пропорциональности. Даже под частные магазины мы планировали отрезки улицы от 150 до 200 метров. Хотя небоскребы задвигались на задний план, высота домов и фасады были унифицированы. Таким образом, мы сами лишили себя контрастов, необходимых для оживления пространства. На всем замысле лежала печать застывшей монументальности, перечеркивавшей все наши попытки наполнить проспект духом большого города.

46

Имеется в виду Дом туризма на пересечении проспекта и Потсдамерштрассе.

Относительно удачно был спроектирован центральный железнодорожный вокзал: сквозь оправленные в медь стеклянные панели проглядывал стальной каркас. Вокзал с четырьмя транспортными уровнями, связанными эскалаторами и лифтами, превосходивший размерами нью-йоркский Гранд-Сентрал, резко контрастировал бы с монотонными каменными громадами.

Официальные гости государства спускались бы по большой наружной лестнице и, по нашему замыслу, как и обычные пассажиры, замирали бы ошеломленные несомненной мощью рейха. Привокзальную площадь длиной 1000 метров и шириной 305 метров предстояло украсить по периметру трофейным оружием наподобие дороги из Карнака в Луксор. Эта идея осенила Гитлера после Французской кампании и снова посетила его поздней осенью 1941 года после первых поражений в Советском Союзе.