Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Шпеер Альберт

И тоном, исключающим любые возражения, Гитлер приказал Кейтелю и Гиммлеру отдать соответствующие приказы подотчетным им ведомствам. Кейтель, как всегда, воскликнул:

– Слушаюсь, мой фюрер!

А Гиммлер промолчал. Безусловно, эту битву я проиграл, но дабы спасти хоть что-то, спросил Заукеля, может ли он гарантировать сохранение персонала предприятий, работающих на Германию по моему договору с Бишелоном? Заукель хвастливо заявил, что не видит в этом никаких проблем. Тогда я попытался установить приоритеты и вырвать у Заукеля хотя бы устное обещание депортировать рабочих в Германию только после того, как будет укомплектован штат определенных нами заводов. Зауккель в знак согласия махнул рукой, но тут вмешался Гитлер:

– Чего еще вы хотите, герр Шпеер? Неужели вам недостаточно заверений партайгеноссе Заукеля? Хватит беспокоиться о французской промышленности.

Дальнейшая дискуссия только усилила бы позиции Заукеля,

и я сдался. Совещание закончилось. Гитлер повеселел и обменялся с некоторыми из присутствующих – даже со мной – парой дружеских слов. Несмотря на принятые решения, Заукель так и не приступил к депортации, хотя вряд ли его неудачам способствовали мои попытки заблокировать его деятельность через мои французские отделения и наши военные власти во Франции [217] . Планы Заукеля не осуществились потому, что Германия стремительно теряла авторитет на оккупированных территориях, расширялись области правления маки [218] , а немецкие оккупационные власти не испытывали никакого желания создавать себе лишние трудности.

217

Я направил телетайпное сообщение своему представителю в Париже (Нюрнбергский документ 04 Шпеер) 4 января 1944 г. и письмо Заукелю 6 января 1944 г. (05 Шпеер). Международный военный трибунал в Нюрнберге отметил в своем приговоре, что «работники определенных в соглашении предприятий не подлежали депортации в Германию, и любой рабочий, получивший приказ ехать в Германию, мог избежать депортации, поступив на работу на одно из них… [В качестве смягчающего обстоятельства] следует признать, что благодаря соглашению, заключенному Шпеером, многие рабочие остались дома…»

218

Маки – партизанское движение во Франции в период оккупации 1940–1944 гг.

В итоге то совещание имело последствия лишь лично для меня. Увидев, как Гитлер обращается со мной, все поняли, что я впал в немилость, а победителем в конфликте между мной и Заукелем стал Борман. С тех пор мои помощники из числа промышленников подвергались сначала завуалированным, но со временем все более и более открытым нападкам; все чаще мне приходилось защищать их в партийном секретариате от обвинений и даже использовать для их защиты свои связи в СД [219] .

219

«Служебный дневник», январь 1944 г.

Даже пышное празднование дня рождения Геринга 12 января 1944 года в Каринхалле – последняя встреча лидеров рейха по радостному поводу – не смогла отвлечь меня от забот. Геринг давно намекал мне, что хотел бы иметь мраморный бюст Гитлера (в натуральную величину) работы Брекера. Никто из приглашенных не обманул ожиданий хозяина. Стол в огромной библиотеке ломился от подарков: голландские сигары, слитки золота с Балкан, ценные картины и статуэтки. Геринг с гордостью демонстрировал гостям и дары, и планы увеличения более чем в два раза дворца Каринхалле, приготовленные его личным архитектором ко дню рождения.

Великолепная обстановка столовой и роскошная сервировка обеденного стола контрастировали с весьма скудной – в соответствии с тяжелыми временами – едой, подаваемой лакеями в белых ливреях. Поздравительную речь, как и в прежние годы, произнес Функ. Расхвалив таланты Геринга, его нравственные качества и прочие достоинства, он наконец предложил выпить за «одного из величайших немцев». Напыщенные слова Функа в реальной плачевной ситуации звучали странно, и лично мне это гротескное празднество казалось «пиром во время чумы».

После трапезы гости разбрелись по просторным залам Каринхалле. Мы с Мильхом обменялись несколькими словами: мне было интересно, откуда берутся деньги на всю эту роскошь. Мильх поведал, что недавно старый друг Геринга Лёрцер, известный летчик-истребитель Первой мировой войны, прислал рейхсмаршалу железнодорожный вагон, набитый товарами с итальянского черного рынка. Не был забыт даже прейскурант, видимо, для того, чтобы не сбить цены черного рынка по всей Германии, и подсчитана весьма приличная доля прибыли Мильха за реализацию груза. Мильх не стал продавать товары, а приказал распределить их среди служащих своего министерства, но я впоследствии слышал, что груз многих других вагонов распродавался, а прибыль шла в карман Геринга. Вскоре после того случая суперинтендент имперского министерства авиации Плагеман, которому приходилось выполнять эти поручения, был выведен из-под начала Мильха и напрямую подчинен Герингу.

Я

по личному опыту был знаком с традицией празднований дней рождения Геринга. С тех самых пор, как меня ввели в прусский Государственный совет и назначили ежегодное жалованье в шесть тысяч марок, каждый год, перед самым днем рождения Геринга, я получал письменное извещение о том, что солидная часть моего жалованья будет удержана на общий подарок Герингу от Госсовета. Разумеется, моего согласия даже не спрашивали. Когда я упомянул об этом Мильху, он рассказал, что в министерстве авиации поступали примерно так же. К каждому дню рождения Геринга на его счет из общего фонда переводилась крупная сумма, а рейхсмаршал сам решал, какую картину приобрести на эти деньги.

И все же мы понимали, что все эти источники покрывают лишь малую часть колоссальных расходов Геринга. Мы не знали, кто из промышленников субсидирует рейхсмаршала, однако не раз убеждались в том, что подобные источники существуют, а именно: когда Геринг звонил нам и жаловался, что кто-то из наших подчиненных неподобающим образом обошелся с кем-то из его покровителей.

Мои впечатления от недавней поездки в Лапландию представляли колоссальный контраст с тепличной атмосферой этого коррумпированного, насквозь фальшивого мирка. И конечно, неопределенность моих отношений с Гитлером угнетала меня куда больше, чем я осмеливался признаться даже самому себе. И физически я был совершенно измотан и чувствовал себя гораздо старше, чем на свои тридцать восемь лет. Колено болело практически постоянно. У меня совсем не осталось сил. Или я просто искал предлог для бегства?

18 января 1944 года меня отвезли в госпиталь.

Часть третья

23. Болезнь

Профессор медицины Гебхардт, группенфюрер СС и хорошо известный в европейском мире спорта специалист по лечению коленных суставов, руководил госпиталем Красного Креста в Хоэнлихене [220] . Госпиталь располагался среди лесов на берегу озера километрах в 100 к северу от Берлина. Совершенно случайно я попал в руки личного врача Генриха Гиммлера и одного из его немногих близких друзей. Более двух месяцев я жил в простой больничной палате частного отделения госпиталя. Поскольку я не хотел бросать работу, моим секретаршам отвели комнаты в другом корпусе и установили прямую телефонную связь с министерством. В Третьем рейхе болезнь любого министра создавала трудности особого рода: слишком часто Гитлер объяснял отставки видных деятелей партии и государства плохим состоянием здоровья, а потому, услышав о «болезни» кого-нибудь из близкого окружения фюрера, в политических кругах сразу же настораживались. Именно по этой причине я решил работать как можно активнее, хотя и заболел серьезно. Более того, я не мог оставить своих сотрудников без присмотра, поскольку, как и Гитлер, не подобрал себе надежного заместителя. Я был прикован к кровати, и – хотя друзья и сотрудники изо всех сил старались создать мне возможности для отдыха – совещания, телефонные переговоры и диктовки зачастую затягивались до полуночи.

220

По поводу болезни коленного сустава Гебхардт также консультировал короля Бельгии Леопольда III и бельгийского промышленника Д. Хайнеманна. Только на Нюрнбергском процессе я узнал, что Гебхардт проводил опыты над заключенными в концлагерях.

Кое-кто поспешил воспользоваться моим отсутствием. Приведу лишь несколько примеров. Не успел я обжиться в госпитале, как позвонил чрезвычайно взволнованный и растерянный Эрвин Бор, которого я недавно назначил начальником отдела кадров министерства, и рассказал, что Дорш приказал немедленно перевезти запертую картотеку из его кабинета в штаб Организации Тодта. По моему распоряжению картотеку оставили в кабинете, но через несколько дней явился представитель гауляйтера Берлина с грузчиками и объявил, что у него есть приказ вывезти картотеку, поскольку это партийная собственность. Только связавшись по телефону с одним из ближайших сотрудников Геббельса Науманом, я сумел отложить эту акцию. Партийные функционеры опечатали картотеку, но поскольку печать была лишь на дверце, я предложил отвинтить заднюю стенку. На следующий день Бор приехал в госпиталь с большим свертком, в котором оказались фотокопии досье на целый ряд моих давних сотрудников. Причем если я за годы совместной работы узнал их только с хорошей стороны, то в документах почти всем им были даны уничижительные характеристики: в основном их обвиняли в неприязненном отношении к партии, а в некоторых случаях рекомендовалась слежка гестапо. Я также обнаружил, что у партии в моем министерстве есть свой человек: Ксавер Дорш. О наличии партийного агента я догадывался, но вот личность его меня удивила.