Третий роман писателя Абрикосова
Шрифт:
– Все прочел? – спросила она про книги.
– Почти… – усмехнулся Абрикосов, роясь в комоде. – Держи полотенце.
– Я тогда купнусь у тебя, ладно? А то у нас не душ, а чистая помойка. Мы так и говорим, – засмеялась она, – айда, девки, на помойку! От слова «помыться»!..
– Айда, Алена, на помойку! – смеясь, скомандовал он.
– Есть такое дело! – Она отдала честь и сделала налево кругом, наткнувшись на пианино. – А это чье?
– Мое, – отмахнулся Абрикосов.
– Бывает… – сказала она и подняла ногу, на которой болтался растоптанный, некогда лаковый Алискин туфель с муаровым бантиком. – Начинаем наш концерт!
–
Да, чудо, – размышлял Абрикосов, лежа на диване под прибитым к углу деревянным золоченым ангелом из закарпатской церкви – привез и подарил художник Колька. Неотесанное, нахальное, некультурное и безграмотное чудо. А откуда взяться культуре? Тот же пединститут – представляю себе, как там учат немецкому языку. Готовят училок для сельской школы, гутен морген, киндер… Да, братцы, да, великая поэтическая Россия, в кого же ты вложила свою страсть, свой подземный гул и пульс, на ком остановила свои усталые очи? – так вот красиво и литературно размышлял Абрикосов, и не было зависти, был восторг и какая-то особенная, чистая и нежная, освежающая душу любовь.
Мелькнула дверь ванной, и Алена зачем-то завозилась в прихожей.
– Спишь? – приблизилась она к двери. – Отвернись.
Краем глаза Абрикосов углядел, что она накинула на плечи свое пальто.
– Дурында! – крикнул он, когда за ней закрылась дверь маленькой комнаты. – Там же халат в ванной!
– Баб своих ряди в тот халат! – весело крикнула она. – Пока!
– Спокойной ночи.
Абрикосову вдруг страшно не понравились эти веселые и бесполые отношения. Он слышал, как она скинула пальто, уселась на кровать, сдвинула в сторону туфли. Легла. Наверное, свернулась калачиком, зуб на зуб… Даже ночной рубашки нет. Абрикосову захотелось к ней – просто согреть, накинуть лишний плед, подоткнуть, постоять на коленях у изголовья. Нагнуться и шепнуть – «спи…» Но он сдержался. Пусть она привыкнет, сживется, сроднится – ведь и сам он тоже такой, он все понимает. Мой бедный воробей.
– Сережа! – Он проснулся от ее громкого шепота. – Сергей! Абрикосыч! – звала она из-за двери. – Уснул?
Он бесшумно сел в постели, но тут услышал, что она сама поднимается с кровати, нашаривает туфли, накидывает пальто, идет к двери. Он лег и притаился. Она медленно, не топая, прошла через комнату. Смешной профиль на фоне низкого окна – коротковатое пальто и худые некрасивые ноги. Вышла в переднюю, зажгла на кухне свет, налила чайник, поставила на плиту. Зажгла газ. Уселась на табурет. Слышимость потрясающая.
Абрикосов тихо встал, одернул пижаму, сверху надел махровый халат и вышел в прихожую. Сквозь стеклянную дверь кухни он увидел, как она сидит над листом бумаги.
– А?… – вдруг заметила она Абрикосова. – Не мешаю? Извини, я всегда ночью… в общаге нельзя днем, и я на кухне ночью… – У нее были мутные и пустые глаза.
– Ничего, ничего, – зашептал Абрикосов, – а я просто на тебя посмотрю, можно?
– А… ага… – Она снова вцепилась в бумагу. – Сейчас, я сейчас, быстро…
– Алена. – Он вошел в кухню. – Я тебя люблю.
– И что? – Она неясно взглянула на него.
– И ничего. – Он шагнул к ней, отодвинул от нее листок и сильно обнял за плечи, прижал к себе. Сквозь пальто, сквозь драп и ватин он почувствовал, какие жесткие и костлявые у нее плечи.
Она смотрела в сторону и шевелила губами. Он нагнулся к ней,
– Отлипни! – крикнула она. – Отлипни, скот! Не мешай!
Схватила свой листок, всмотрелась в него и вдруг взвизгнула так, что стекло тенькнуло в шкафу.
– Забыла! – визжала она. – Забыла, забыла, забыла!!!
Швырнула листок на пол и кинулась на Абрикосова с кулаками, пальто распахнулась, и Абрикосов поспешно выскочил из кухни.
– Приютил на свою голову… – пробормотал он, зажигая на всякий случай свет и растерянно садясь на диван.
Минут через пять она без стука вошла в комнату.
– Вспомнила! – возвестила она, как об избавлении, и опустилась на пол перед диваном, натянув пальто на колени. – Вспомнила, слава тебе господи, думала, не вспомню – повешусь. На раз! И тебя прикокну за компанию, нашел время лизаться, Абрикос Иваныч… Отчего вы все такие? Что с меня любви?
– Ладно, ладно, не надо… – замахал рукой Абрикосов. – Слушай, а ты вообще много стихов читала?
– Читала. Не так, как ты, наверное, – она покосилась на книжные полки, – а вообще, конечно, много.
– А кто из поэтов нравится?
– Ну! – засмеялась она. – Много кто. Лермонтова люблю, конечно. Есенина. Маяковского не особенно. Пастернака тоже люблю, круто писал человек, – она сжала и вывернула кулак, – читаешь, вся дрожишь на самом деле… Вот бы так научиться, только не в подражание, а вообще. А он правда был еврей?
– Правда.
– Ну и подумаешь! Я, например, тоже чувашка наполовину, по отцу. А по маме вообще эстонка из-под Ленинграда. Они с бабушкой в эвакуацию приехали и остались навсегда… В общем, много кого люблю. А Пушкина пока не просекаю, к сожалению… – Она задумалась. – А может это я так, по глупости, в знак протеста.
– Ничего, просечешь, – тихо улыбнулся Абрикосов.
– Чайник вскипел… – Она поднялась, стараясь не распахиваться. – Ты только, Сережа, не злись на меня, пожалуйста, хорошо? Я когда сочиняю, ненормальная на самом деле… – Она остановилась в дверях. – Один раз комендантша пришла меня с кухни гнать, я ее кипятком обварила немножко… прямо чайником запулила. Но ничего, главное, без волдырей. Прощения попросила, и все. Мне в деканате выговор дали и направление в психдиспансер. Совсем намылилась идти, а девчонки отговорили, и я замотала. А то влепят шизу, потом не отмажешься. Говорят, ни за руль, ни в загранку. Ну, ты спи давай…
Интересные дела, думал Абрикосов, ворочаясь на диване. Значит, в этой дремучести играется еще руль и загранка? Откуда, как? Может, просто слова, пересказ низкопробного трепа? И этот шпанский язык – намылилась, отмазалась, – ведь в стихах у нее чистейшая светлая русская речь. Откуда, почему? Потому что чудо. Дремучее чудо из облпедовской общаги. Чуваш и эстонка, смешение кровей, встретились чуваш и эстонка и родили чудо… И он уснул наконец под ее возню на кухне.
А наутро, на свежую голову, он объяснил ей, что чудо-то она, конечно, чудо, но еще в начальной стадии развития. Что сейчас она как тусклый, похожий на стекляшку камешек, и много надо труда, долго обтачивать и шлифовать, чтобы вышел запрятанный в том камешке бриллиант. И что только его, Абрикосова, громадный опыт и чутье и умение разглядеть настоящую поэзию под неуклюжим плетением словес – только это позволило ему угадать в ней то, чем она обещает быть со временем.