Третий роман писателя Абрикосова
Шрифт:
Но Алена не стала трогать его руку, а пошла на кухню ставить чайник и жарить яичницу. После завтрака Абрикосов тут же убежал по делам, и пропадал до позднего вечера, так что получилось, что Алена собралась и уехала без него. А когда вернулась через неделю – то его опять не было дома. Он в записке написал, что уехал в Тулу и Рязань вместе со своим народным театром при ДК имени Горбунова, на гастроли. Она пожила одна несколько дней, а потом снова уехала – советско-чехословацкий клуб молодой творческой интеллигенции пригласил ее в полуторамесячную поездку. Вернувшись, она из аэропорта позвонила Абрикосову. Телефон не отвечал. Тогда она взяла такси и поехала к нему на улицу Волгина. Позвонила в дверь. Никто не открывал – никого не было дома. Тогда Алена позвонила соседке, которой перед отъездом она оставляла ключ.
– Он ключ забрал, – сказала соседка.
– Понятно, – сказала Алена.
Соседка
Года через полтора Абрикосову позвонил тот самый его приятель, критик и собиратель марок, которого он в свое время отшил по телефону из-за нелепой фразы, что, мол, Абрикосов – человек из его окружения. Потом они, конечно, помирились, тем более что приятель так и не понял, на что Абрикосов осерчал. Так вот, он позвонил из комиссионного магазина «Филателия» и захихикал в телефонную трубку, что только что за пять восемьдесят купил потрясающую голландскую серию – «фестиваль поэтов» или что-то в этом роде, Абрикосов точно не расслышал – в трубке трещало все время.
– Ну и что? – спросил он.
– А там знаешь, кто изображен?
– А?… – переспросил Абрикосов.
– Там на марке нарисована эта, твоя! – прокричал тот.
– Кто-кто?
– Ты что, тупой?! – заорал приятель в трубку. – Эта твоя поэтесса великая… Жуть!
– Она не моя, – сказал Абрикосов. – Она всехняя.
– Я вообще-то тут рядом, – сказал приятель.
– Извини, – сказал Абрикосов. – Я должен бежать. Ты звони, не забывай.
Абрикосов правду сказал на сей раз – ему в самом деле надо было бежать. Время было полдвенадцатого, а в час ему надо было быть на «Мосфильме», притом что он еще не завтракал и не брился. Знакомый человек из редакции «Юности» теперь работал редактором в творческом объединении «Кадр» и сам предложил настучать заявочку на сценарий. Срочно был нужен сценарий, актуальный и в то же время не конъюнктурный, можно даже интеллектуальный, но при этом желательно, чтоб кассовый, только, упаси господь, чтоб без этих погонь, убийств, мафии, наркомании и проституции. Ясно? Абрикосову все было ясно, но заявку он все же написал, кажется, даже с неплохим сюжетом. Однако приятель, в присутствии Абрикосова прочитав заявку, сказал, что все это очень интересно и талантливо, хотя лично он ожидал чего-то другого, но, при всех обстоятельствах, он выставит заявку на редколлегию, тем более что все равно он в одиночку ничего не решает.
Возможно, редактор и вправду ожидал чего-то другого, но Абрикосов, если говорить честно, ничего другого не ожидал и удивлялся только сам себе – как это он сподобился недели две, что называется не вставая, сочинять эти чертовы пятнадцать страничек с изложением идейно-художественного замысла, сюжета, а также характеристики главных действующих лиц. Он посидел для приличия еще минут десять, поболтал с редактором о том о сем – все-таки старые знакомые, – а потом ушел, прихватив со стола заявку, и редактор на это с некоторым облегчением не обратил внимания, словно бы и не обещал обсудить ее на редколлегии.
Нет, Сергей Николаевич Абрикосов не был человеком завистливым, – скорее наоборот, он радовался успехам своих приятелей – взять того же Ляхова или, например, Сему Козаржевского, который к тому времени уже стал собкором «Комсомолки» в Стокгольме – кстати, это Абрикосов устроил ему учительницу шведского языка, почти бесплатную старушку фрекен Карин Раск, – так вот, Абрикосов своим успешным друзьям ни чуточки не завидовал и не считал даже, что с ним самим жизнь обошлась несправедливо – хотя бы потому, что жизнь еще не кончилась, и кто знает, как еще повернется и изменится его судьба, тем более что он сам в меру сил старался ее переменить, «переломить фишку», как выражаются картежники. И все-таки Абрикосов по возможности избегал встреч с успешными друзьями. Неловко ему было, непонятно, как себя вести и про что говорить, тем более что все факультетские сплетни и анекдоты были уже сто раз переговорены, еще в первые, давние, равные встречи – а теперь? Пыжиться, выдумывать несуществующие достижения? Загадочно помалкивать? Или рассказывать все как есть и погружаться в ужасающую паузу, которая, по всем книжно-благородным правилам, должна была завершиться великодушным предложением помощи, со всей, так сказать, дружеской прямотой однокашника, – но пауза длилась, длилась, густела, как остывающий бетон, превращаясь в серую непробиваемую стену. «В общем, нам надо всем собраться,
Поздоровались. Приятель обнял Абрикосова за плечи и усадил его на скамейку между собой и девицей, отчего ей пришлось немного подвинуться. Продолжая обнимать Абрикосова, он сразу стал рассказывать, что кругом сплошной зашор и запарка, потому что, к примеру, у него сейчас по одному фильму озвучание, а по второму – пробы и уже буквально через месяц выход на площадку, он уже четвертый год идет из фильма в фильм, со стороны, может, и завидно, но жизни никакой, еще сейчас для него пишут сценарий Аксинчук и, представь себе, Тартаковер, сам Рувим Исаич Тартаковер, последний могиканин, живая история, но пишет, старый черт, – дай бог любому молодому так придумывать, просто какие-то особые мозги! Смелость изобретения! – и он даже облизнулся, показывая Абрикосову, как он предвкушает будущий сценарий, специально для него сочиняемый престарелым корифеем. Абрикосов сначала не совсем понял, к чему этот поток неспровоцированной похвальбы, но буквально минуту спустя догадался – это все для того, чтобы он, Абрикосов то есть, не попросил его чего-нибудь прочитать или, ха-ха, не предложил бы свои услуги в качестве сценариста. Потому что иначе за каким чертом Абрикосов, человек от кино весьма далекий, вдруг притащился на студию? Не иначе накропал что-то, подумал о себе Абрикосов мыслями приятеля и осторожно высвободил плечо из-под его руки, но тот не среагировал на столь недвусмысленный жест, тем более что перед скамейкой вдруг молнией возник кто-то в мешковатых брюках с многокарманной сумкой через плечо, проорал: «В третьем зале!» – и так же молниеносно скрылся. Приятель встал, поспешно сказал Абрикосову, что надо бы собраться, посидеть как следует, давно пора повидаться со всеми ребятами. В общем, созвонимся. Пока!
– Виктор Андреевич! – вдруг подала голос девица.
– Танечка! Ну что вы, в самом деле… – Он остановился, и лицо его приняло кисло-болезненное выражение. – Вы же взрослый человек, ну, зачем же вы меня заставляете словами говорить то, что и так понятно? Себя не жалеете, так меня, дурака, пожалейте!.. – Он махнул рукой. – Ремесло наше такое, злое ремесло, жестокое. Не обижайтесь… – Повернулся и пошагал вдаль, занятой и талантливый.
А Абрикосов, как дурак, остался сидеть. Эта самая Таня тоже не уходила. Абрикосов повернулся к ней. Не такая уж она была красивая, если приглядеться. Он сидела, подняв голову, чтобы слезы не выкатились из глаз и не развезли ресничную краску.
– Мимо? – спросил Абрикосов.
– Идите к черту.
– Ну и зря, – улыбнулся он. – А вдруг я тоже режиссер?
– Очень приятно, – сказала она. – И у вас, конечно, для меня есть роль. Естественно, главная. Пробы не нужны. Завтра выезжаем на съемки. Фильм совместный, уругвайско-парагвайский. Верно? Или австралийско-английский?
– Увы, неверно. Я вообще-то режиссер театральный, – соврал Абрикосов.
– Из Малого театра? Или из Большого?
– Из среднего. Из такого вот средненького провинциального театра, – еще приврал он. – Но это не имеет значения. Не могу вам предложить ни Офелии, ни Корделии. Ни Гедды Габлер, ни, наоборот, нашей молодой современницы.
– Спасибо.
– Бог с вами, за что?
– За то, что ничего не предлагаете… – вздохнула она.
– С нашим удовольствием, – усмехнулся Абрикосов. – Но дело не в том… Знаете, у меня есть один знакомый, очень такой говорливый человек, все время что-то рассказывает, объясняет, громко так, и руками машет, и через каждые пять минут кричит – «но дело не в том, старик!». И опять говорит, и потом опять – «дело не в том!». И черт его поймет, в чем же там дело… А дело в том, дорогая Таня, что у меня тоже – мимо. Предложили написать сценарий, я сделал, принес – не то. Мимо. А может быть, они и в самом деле правы. Все это, наверное, не сценарий, а так, выдумки, натуга, содержание выеденного яйца. А что такое сценарий? Вот мы с вами – успешный, веселый и сильный человек убежал куда-то к себе, в третий зал, делать искусство, а мы остались на скамеечке сидеть. У нас – мимо. Начинается сценарий. Или проза – роман, рассказ. И голуби, глядите, сидят на помойном ящике.