Третий шеар Итериана
Шрифт:
— Что?
Он делает вид, будто не понимает, а сам виновато опускает глаза.
Смотрит на сбитый носок ботинка и прячет ногу за ногу. На всякий случай.
И раскачивается, совсем немножко…
— Тьен! — мама сердится. — Я тебе говорила, что обманывать нехорошо?
— Говорила, — бубнит он и раскачивается сильнее. — Нельзя играть с огнем?
— Ох, милый, — мама опять вздыхает. — Это я играла с огнем, когда связалась с твоим отцом.
Последние слова у нее получаются уже не
— Папа хороший.
Она молчит. Накручивает на палец длинный локон и глядит в окно, как будто сама хотела бы убежать отсюда…
Потом начинает рассказывать что-то непонятное. Что он все-таки не взрослый, а маленький пока, а когда вырастет, обязательно поймет. Что папа хороший, да, но у него, у Тьена, есть еще один папа, другой, который живет очень далеко и которого Тьен никогда не видел. Но скоро увидит, потому что ему нужно будет поехать туда, далеко, к другому папе, и тот научит его правильно играть с огнем…
— Не хочу! — кричит он.
Спрыгивает со стула, и мама видит пятно на коленке. Сердится еще больше, ругает его и за пятно, и за то, что снова перебивает ее, недослушав.
А он не хочет слушать. И не хочет другого папу. И уезжать никуда не хочет…
— Тьен! Вернись на место, немедленно. Это… не навсегда…
Она говорит неправду, и он откуда-то знает об этом.
— Мы с папой, с Генрихом, будем навещать тебя. И дядя Фернан тоже. Ты же помнишь дядю Фернана? А еще у тебя там есть бабушка… даже две. Помнишь, ты спрашивал, почему у тебя нет бабушки, как у Рози? Теперь будет.
Бабушка Рози — кухарка в их доме. Она печет сладкие булочки и дает ему тайком одну или две еще до того, как подадут на стол…
— И дедушка, — добавляет мама. И морщится некрасиво.
Она не любит дедушку, и Тьен его сразу не любит. И не полюбит никогда.
И другого папу тоже.
Мама становится грустная и сердитая, когда говорит о нем. Он нехороший.
И бабушки, скорее всего, такие же — вряд ли станут кормить его сладкими булочками.
Но его все равно хотят отправить к ним…
— Все будет хорошо, — говорит мама.
Он не верит, но кивает.
— Мы будем навещать тебя, — повторяет она.
— Каждый день?
— Нет, так часто не получится. Это далеко и… Есть еще кое-что…
Она улыбается. Ему нравится, когда она улыбается.
Но сейчас она улыбается не ему…
— У тебя будет сестричка.
Руку кладет себе на живот. Гладит зачем-то. Улыбается опять.
— Сестричка? — переспрашивает он угрюмо, и улыбка ее гаснет. — А меня отдашь? Совсем отдашь? Даже приезжать не будешь?
— Тьен, с чего ты взял…
— Не будешь! — кричит он. — Я знаю! Все ты врешь! Врешь, врешь, врешь!
— Успокойся сейчас же! — шикает она
— Ну и пускай сбегается! Пускай все знают, какая ты… вруха!
Жжется в груди. И в глазах.
По щекам течет — мокрое, горячее.
Пальцы зудят, и он стряхивает на пол надоедливых огненных ящерок: пришли, глупые, будто не видят, что ему сейчас не до игр…
— Тьен! — мама вскрикивает и подбирает пышные юбки. Топчет сердито разбежавшиеся искорки. — Не смей так делать!
— А вот посмею! Еще как посмею!
Трет ладошку о ладошку, зовет еще ящерок и, когда они приходят, бросает. Не в маму, конечно, — в сторону…
— Прекрати! Я сказала тебе, прекрати!
Огонь никогда не делал ему больно. И мама — тоже. До этого раза.
Он даже не понял сразу, что хлестнуло его по лицу, оставляя обжигающий след…
А потом… смазано… смутно…
Что-то чужое внутри.
Ворочается.
Рвется наружу.
Болит.
И он отпускает… это…
Растянувшееся длинной нитью время вновь сворачивается клубком.
Опять полутемный зал.
Напряженная тишина.
Холгер сидит напротив, всматривается в его лицо, пытается поймать взгляд…
А клубок памяти распускается снова, растягиваясь на годы…
— Он не виноват, — голос правителя… тогда еще будущего правителя Итериана заметно дрожит. — Он лишь ребенок.
Шеар тянется к мальчику, покоящемуся на руках Огня, но пламя обжигает, не дает прикоснуться. Поэтому он просто смотрит. Впервые…
И Тьен смотрит.
Странно видеть себя со стороны, чужими глазами.
Чувствовать чужую боль…
— Хочешь вернуть его? — спрашивает Огонь. — Почему?
— Он — мой сын.
— Он несет в себе тьму… — чужое воспоминание ускользает. Прячется за огненной стеной. Слова стихии заглушает рев пламени. — Ошибка… Ошибка должна быть исправлена…
Обрывается…
Выбрасывает обратно в душный зал.
На пол.
Холгер пытается сказать еще что-то, но его не слышно за звуками далекого пожара. Треск, звон стекла, крики людей…
Сколько людей погибло тогда в поместье?
Этого он не знал, потому не вспомнит…
Только как они кричали…
Все, кроме мамы.
Она не паниковала и ему сказала ничего не бояться.
Понимала, что сама не выберется, но верила, что воздух спасет ее сына — он же шеар…
Ошибка.
Ошибка должна быть исправлена…
Эйнар недоумевал.
Стоило продираться сквозь камень и прятаться от тьмы, чтобы стоять посреди зала, укрывшись призрачным пологом и не делать ничего?
— Он справится, — говорила альва, придерживая шеара за руку.