Третий всадник мрака
Шрифт:
«Странно… Он же неплохо к нему относился!» – подумала Даф.
– Что нам делать? Как быть? Кто виноват? Ты че, больной? И скока стоит? Эти пять вопросов определяют действительность на двести лет вглубь и на триста лет вперед. Особенно популярны вопросы три и пять, – проворчал Арей. – А делать нам вот что, дорогая светлая! Продержаться ближайшую ночь и, возможно, еще одну после этой. Мефодия нельзя ни на минуту оставлять одного… Мы будем дежурить все по очереди. Я внизу, в подвале. Улита в приемной. А ты, Даф, хм… пожалуй, тебе придется на ближайшее время стать его тенью. Чуть что
– А спать-то почему нельзя? – удивилась Даф.
Арей оскалился, что с учетом ситуации могло означать улыбку.
– Мрак сильнее во сне. Именно тогда все темные желания лезут наружу, – сказал он.
Помня приказ Арея стать тенью Мефодия, Даф отправилась в его комнату. Лукавая кровать-перевертыш, разрубленная мечом Древнира, исчезла. Теперь ее заменяло старинное ложе, очень неудобное на вид и жесткое. Заинтересовавшись, Дафна обнаружила сбоку медную табличку:
– Откуда это? – спросила Даф.
– А-а-а… Тухломон подсуетился! – махнул рукой Мефодий.
– И как, спать можно?
– Вообще я хотел бы что-нибудь помягче. А это даже хуже раскладушки. Похоже, у Прокруста был сколиоз, если он спал на такой деревяшке. Там еще такие штуки были, которые тебя опутывают, когда ты ложишься, но я их мечом отсек. А чем это ложе-то провинилось, что в Тартар попало? – поинтересовался Мефодий, зевая.
Даф подумала, что расскажет ему об этом в следущий раз.
Они играли сначала в шахматы, потом в шашки, затем в карты. Наконец и карты выпали у Мефодия из рук. Король стал путаться с валетом, а у бубновой дамы обнаружилась вдруг неприятная песья морда.
Мефодия клонило в сон. Веки смыкались. Ему смутно чудилось, что к каждой реснице привязали по прочной леске и теперь за них тянут маленькие человечки. Кроме того, что-то жгло его шею с правой стороны, там, где на вороте был мак. Мефодий несколько раз принимался чесать шею ногтями. Зуд как будто прекращался. И снова его голова начинала опускаться.
– Эй! – сказала Даф. – Эй! Ты не спишь?
Мефодий очнулся. Его голова мотнулась назад.
– Угум… – сказал он.
– Угум – спишь или угум – не спишь?
– Угум – это просто угум… Слово, которое значит все, что ему хочется значить… Не сплю. Просто задумался.
– Я так и поняла. Подумать иногда бывает полезно… В смысле, прежде чем сделать что-нибудь еще… – вежливо согласилась Даф.
– А как ты ухитряешься так долго не спать? – спросил Мефодий.
– Ну… – протянула Даф. – Мы же тренировались в Эдеме… И потом, что такое по большому счету сон? Сброс мыслей и заморочек предыдущего дня, чтобы назавтра все начать с нового листа.
– И долго вы там не спали? – спросил Мефодий.
«Пятьдесят лет», – хотела сказать Даф, что было правдой, но вместо этого ответила:
– Ну некоторое время… Не помню точно.
– Но больше двух суток?
–
Она старалась лишний раз не подчеркивать, что старше Буслаева почти на тринадцать тысяч лет. В конце концов, время в Эдеме идет совсем не так. Не на пустом же месте появляются сказки о людях, которые, заблудившись и проведя всего день или два у загадочного народца, возвращались в свое селение спустя двести лет.
Даф подошла к окну и выглянула сквозь прорезь сетки. Судя по звездам, было около трех часов. Осталось продержаться до рассвета, хотя и тогда наверняка не станет легче. В конце концов, Чимоданов угодил в подвал вообще средь бела дня.
Голова Мефодия вновь начала клониться. Даф несколько раз окликнула его, но он уже не отвечал. Она хотела потрясти его, но отчего-то засмотрелась на его профиль, светлые волосы.
«А ведь в нем нет ничего особенного. Или есть? Все так запутанно. Иногда мне кажется, что я люблю его, а иногда мне на него плевать… Хоть бы его и вообще не было. И зачем я надела тогда ему на шею свои крылья?» – подумала она не в первый уже раз. Сомнения, извечные сомнения, неразлучные с любовью, опять начинали подтачивать ее.
Даф протянула руку, чтобы коснуться плеча Мефодия и разбудить его, как вдруг что-то не то укололо, не то обожгло ей внутреннюю часть запястья. Это было неведомое прежде ощущение – ее и жгло, и одновременно морозило. Ей чудилось, что по сосудам ползет лед, сковывая горячую кровь. Даф вскрикнула и уставилась на запястье. Там подрагивали два красных шарика крови – след укуса.
Мак на воротнике у Мефодия превратился в ледяную змейку. Она обвилась вокруг шеи, укусила в сонную артерию и, став тонкой как нить, протиснулась внутрь сквозь след от укуса. Все произошло почти мгновенно.
«Это из-за меня! Я пропитала мак своей кровью! Кровь рожденной в Эдеме дает силу артефактам мрака! Я, страж-хранитель Мефодия, погубила его!» – подумала Даф.
Мысль была ясная, однако саму Даф все сильнее охватывало безразличие. Это было то самое безразличие, которое накатывает порой среди ночи, когда, проснувшись случайно, пытаешься думать о вещах, представляющихся ужасно важными днем. И вещи эти кажутся неважными, посторонними, мелкими. Даже то, что все мы когда-нибудь умрем, не ужасает. Просто хочется нырнуть в сон и остаться в нем как можно дольше.
Ощущая странную, ватную слабость Даф сползла на пол и положила голову на колени Мефодию. Флейта выскользнула из ее пальцев.
– Депрес… няк… – с усилием выговорила она, с облегчением уронив в пустоту последнюю часть слова.
Лед в ее крови окончательно потушил огонь. Даф провалилась в глубокий магический сон.
На Мефодия же ледяная змейка подействовала иначе. С минуту он оставался неподвижен, находясь в забытьи, которое Дафна приняла за сон. Затем глаза его открылись. Он встал, ощущая, как нечто постороннее, чужое скользит по его жилам. Видя, что стало с Дафной, он хотел позвать на помощь, но ни речь, ни тело ему больше не повиновались. Ноги двигались, как у манекена; руки же, напротив, обрели пластику змеи.