Третья дорога
Шрифт:
Ребята ждали нас с Вадиком у выхода. Гена Синицын, конечно, сразу же ушел, он торопился, у него были свои дела, ему было неинтересно с нами. А мы не спеша двинулись по улице всей гурьбой: впереди я, Вадик и Лилька, а за нами — все остальные. И это тоже было очень здорово — идти вот так всем вместе и вспоминать все перипетии матча и слегка помахивать новенькой спортивной сумкой, в которой лежит самая настоящая форма с номером, нашитым на майке, и слушать остроты Эрика: «Ну, старик, скажем прямо, ты скакал, как кенгуру. Я уж говорил ребятам: держите его, держите за ноги, а
Только воспоминание об унизительном холодке испуга, который я испытал, когда ребята из той команды совещались и поглядывали на Синицына, не давало мне полностью насладиться сегодняшним днем.
— Напрасно ты взял этого Синицына, — сказал я Вадику, — совсем ни к чему…
— Ну да! Первая встреча, ребятишки не сыгрались, надо было подстраховаться…
— Но все-таки нечестно… — сказал я.
— Да брось ты! Все так делают. Ты что, не знаешь?
Нет, я не знал этого, и я не был уверен, что все так делают.
Но я не стал спорить. Мне не хотелось портить настроение себе и ребятам: как-никак, а сегодня сбылась моя давнишняя мечта: я играл в самой настоящей команде, в самых настоящих соревнованиях с судьями и протоколами. Тем более, что мы все равно выиграли бы и без Синицына. Это же было ясно.
Когда я пришел домой, меня ждал сюрприз. На столе лежала кожаная папка: та самая, которую мне давно уже хотелось.
Неужели отец догадался, что сегодняшний день был для меня праздником? Впрочем, догадаться об этом было несложно: последние дни я только и говорил о волейболе. Но я так обрадовался и удивился, что задал глупый вопрос:
— Папа, это мне?
— Не знаю. Может, тебе, а может, и мне, — сказал отец сердито.
Я давно уже заметил, что когда он говорит мне что-нибудь ласковое или делает подарок, то всегда смущается и сердится на себя за это смущение. А меня очень удивляет, когда взрослые люди смущаются — почему-то мне кажется, что взрослые не должны смущаться.
Глава 7. Прощай, Алик
Когда в тот вечер мы возвращались из спортивного зала, я еще не знал, что вот так, все вместе, мы идем в последний раз, что очень скоро мы расстанемся с Аликом.
В понедельник Алик не пришел в школу, и я решил, что у него началась какая-нибудь очередная болезнь, но вечером он появился во дворе живой и здоровый и сообщил, что его родителям дали квартиру в новом районе, что уже есть ордер и ключи, и что сегодня они с отцом ездили смотреть свое новое жилище.
— Ничего квартирка, нормальная, главное — с балконом!
Алик был очень взбудоражен, взвинчен и говорил, не замолкая ни на минуту. Остановить его было невозможно.
До сих пор они вчетвером — Алик, отец, мать и бабушка — занимали маленькую комнату в коммунальной квартире, такой огромной, что в ее коридоре вполне можно было сдавать нормы ГТО по бегу.
На другой день я отпросился с последнего урока, чтобы помочь Алику переезжать.
Шофер грузотакси с ленивым любопытством наблюдал, как мы, обгоняя друг друга, носимся по лестнице и таскаем связанные бечевкой стопки книг — их было так много, что казалось просто невероятным, как только они могли умещаться в крохотной комнатке… Наверно, шофер все ждал, когда же мы начнем грузить что-нибудь более существенное, но так и не дождался: всю старую мебель родители Алика решили выбросить.
В новой квартире было очень тихо, светло и прохладно. Мы сидели кто на полу, кто на книгах, а мамаша Алика угощала нас дыней.
Дыня была огромная, наверно, килограммов двадцать, ну, может быть, не двадцать, но десять-то уж точно. А сверху на ее корке были вырезаны буквы — наши инициалы. Это, конечно, Алик постарался.
Сам он восседал среди нас со счастливым, перепачканным дынным соком лицом и говорил:
— Ничего, ребята, я буду приходить к вам, обязательно буду, вот увидите. Подумаешь — если на автобусе ехать, то всего каких-нибудь полчаса. А скоро метро проведут, совсем близко будет.
И, конечно, в этот момент Алик верил, что он обязательно, чуть ли не каждый день будет приезжать к нам, что ничего не изменится, но я-то лучше Алика знал, что это неправда. И так-то последнее время он все реже появлялся по вечерам во дворе, возле шестой парадной — все готовился к каким-то олимпиадам, все решал задачки, все занимался своей любимой физикой — где уж теперь ему выбраться? И от этого мне сделалось грустно: все-таки Алик был мне ближе всех из нашей компании; сколько лет мы прожили вместе с ним в одном доме, на одной лестнице — с самого дня рождения — это же не шутка!
Вообще наша компания, кажется, начинала постепенно разваливаться.
Серега, похоже, становился знаменитостью. Он занял первое место в районном турнире, а потом во время сеанса одновременной игры умудрился обыграть гроссмейстера, и его даже показывали по телевизору. Было очень интересно увидеть на экране знакомую физиономию. Интересно и смешно. Серега явился на передачу в черном костюме, в рубашке с ослепительно белыми манжетами и запонками, и рядом с ним гроссмейстер в обычном сером пиджаке и клетчатой рубашке выглядел совсем невзрачно. Серега очень волновался, не знал, куда деть руки, и поминутно поправлял галстук. «Подумаешь, ничего особенного, только жарко», — сказал он нам после. Конечно, у него теперь не оставалось времени, чтобы безыдейно торчать во дворе.
— Вы даже не представляете, — говорил он нам, — что это значит — всерьез заниматься шахматами.
Он подчеркивал слово «всерьез».
Меня почему-то раздражали его разглагольствования, — получалось, будто мы бездельники, у нас есть время собираться и торчать у парадной, а он — ужасно серьезный, занятый человек, ему некогда.
У Лильки тоже появились какие-то свои дела.
Так что все чаще мы теперь собираемся вчетвером: Эрик, Вадик, Витёк и я.
Иногда мне представлялось, как пройдет несколько лет, может быть, десять или пятнадцать, а мы четверо останемся по-прежнему верны нашей дружбе. И вот однажды мы будем идти по улице — и нам навстречу вдруг попадется Алик или Серега, или Лилька.