Третья линия
Шрифт:
Деревенская жизнь начала налаживаться. Неясными оставались добровольческие обязанности живущего на третьей линии обороны.
После прогулки к соседям Котыч посоветовал заглянуть в подпол, куда сам Виктор Аркадьевич сунуться не догадался. Там обнаружился мешок прошлогодней картошки, несколько вялых, но ещё годных для борща свёклин и три банки солёных огурцов. Сразу вспомнилось, что во дворе он видел пару основательных кадок для солки грибов и квашения капусты, и множество пустых стеклянных банок разного калибра под всевозможные варенья, маринады и консервации.
— Чьё это богатство? — спросил Виктор Аркадьевич.
— Теперь — ваше. Видите ли, мы с самого начала надеялись, да какое — надеялись! — знали, что третья линия у нас будет, и заранее принимали кое-какие меры. Так что хозяйство вам придётся подхватывать, а не начинать с самого нуля.
— С
— Ну и вопросы у тебя!.. — Котыч неприметно перешёл на ты. — Так сразу не ответишь. Начнём с лепунов. Это такая форма псевдожизни, встречаются они во всех вселенных и паразитируют на разумных существах. Задавит лепун человека, останется одна тень, да и та ущербная. Ну, ты знаешь.
— Знаю. От меня там тоже одна тень осталась. И в чём её полноценность? Или, если угодно, в чём ущербность лепунской тени? В чём разница?
— В том, что ты, если захочешь, можешь назад вернуться, а в тело, что после лепуна остаётся, возвращаться некому. Самое страшное, что когда лепуны изничтожают разумную жизнь в одном из миров, они начинают в другую вселенную просачиваться и заражают её. Никакая инфекция не уничтожает целиком популяцию, на которой паразитирует. Будь хоть чума, хоть проказа, но какое-то количество людей остаётся здоровыми, иначе, вместе с хозяевами погибнет и возбудитель. А лепуны губят всех, в том числе и себя самих. Единственная надежда: пока они тут не утвердились, их можно бить, чем мы и занимаемся. Сами лепуны не горят желанием лезть под пули, гонят тени, у них этого добра много. Почему они так поступают — непонятно; инстинкта самосохранения у них не, разума, насколько можно судить, — тоже. Их оружие, это оружие тех, кого они уже погубили. И тени, это их жертвы со сгоревшей душой. С тенями мы расправляемся, ты видел как, хотя никто не знает, возможно, они бессмертны и снова возвращаются в бой; бытует такое поверье, особенно среди лётчиков. Порой и до лепунов достаём, которые пришлые, не успели натурализоваться. А с теми, которые здешние — беда. Так просто его не убьёшь, к каждому особый подход нужен. Кто-то считает, что лепуны бессмертны, другие, что просто неуязвимы. Хотя я уверен: тот, кто убивает других, сам тоже смертен. Но пока нам приходится драться на два фронта. Мы нашли место, где лепуны и армия теней проникают в наш мир. Там идут бои, там проходит первая линия обороны.
Большинство добровольцев идёт именно туда, в промежуток между мирами. Проще всего иметь дело с врагом, который стреляет. Среди бойцов первой линии набирается элита, те, кто противостоят не армии вторжения, а местным лепунам, их пятой колонне, практически неуязвимым, вроде лестничной старухи, которую ты видел.
— Да что она может?
— Много чего может. Если бы она тебя схватила, ты бы сразу сник, отдал ей Аришу и отправился спать уже не человеком, а пустой тенью, в которую некому возвращаться. Впрочем, речь сейчас не о них, а о той тупой силе, что лезет через междумирье. Там идут нешуточные бои со стрельбой и взрывами, хотя в большинстве оружие психическое. Там много добровольцев, бывших мальчиков, не растерявших мечты о красивой войне за правое дело. А война, даже самая придуманная, не бывает красивой. Там на самом деле ранят и убивают. Тяжело раненых везут ко мне. Я уже говорил, здесь удаётся такие дыры штопать, о каких в реальном мире и подумать не смеют. Я не о дырах, я о том, как их лечить. А вот контузии здесь очень тяжелые. Лепуны в этом деле мастаки. Есть у них какое-то оружие, оно не стреляет, и взрывов от него нет, а просто наши бойцы впадают в депрессию, и вывести их оттуда очень трудно. Некоторое время их можно удерживать и даже заставить воевать, но, в конце концов, они уходят. Возвращаются к своей тени, сливаются с ней и погибают. Наверняка ты видел таких. Был неуспокоенный человек, горел, к чему-то стремился и вдруг — погас. Ходит, смотрит, что-то делает, говорит, совершенно, как человек. Иные их знакомые даже довольны такой метаморфозой. Мол, повзрослел человек, перебесился, взялся за ум. А он всего лишь ушёл в собственную тень, и как его оттуда вытащить — неизвестно. Да и осталось ли там, что вытаскивать?.. Вот этих контуженых, пока они не ушли, будем посылать на лечение сюда. Считайте, что это у вас профилакторий, санаторий, дом отдыха — называйте, как хотите; а вы в нём
— Я тоже никакими путёвками не пользовался и в главврачи не гожусь.
— Сгодишься. Ты же доброволец и, значит, у тебя всё получится. Я тоже в хирурги не годился, а припёрло как следует, и стал хирургом.
— Но, всё-таки, что я должен делать? Хоть бы инструкцию какую дали, методичку… Тут психологом надо быть, а я, смешно сказать, — слаботочник!
— Вот и действуй слабыми токами своего разума. Считай, что просто гости к тебе приехали. Гостей встречать умеешь?
— Приходилось.
— Значит, справишься.
С этими словами Котыч нахлобучил свой берет и канул в недрах «Неспешной помощи», где был разом доктором, санитаром и водителем.
Оставшись один, Виктор Аркадьевич занялся самым нелюбимым делом: перемыл всю посуду, которая хоть и казалась чистой, но наверняка запылилась, а может, и мыши по ней бегали. Затем надраил полы, а там мог бы, подобно будущим пациентам, и в депрессию впасть, если бы не явилась тётя Клава и не позвала в лес за черникой.
Вернувшись с полной берестянкой ягоды, Виктор Аркадьевич увидал первого посетителя. Молодой парень, лет двадцати с гаком, обряженный в маскировочный комбинезон, в каких изображают в кино десантников. Как и полагается, гость был вооружён. Ружьё причудливой конструкции лежало у него поперёк колен. Может быть, это было и не ружьё, просто Виктор Аркадьевич не знал, как его назвать. На задворках памяти шевельнулось словосочетание: «подствольный гранатомёт», но здесь оно явно не годилось, хотя, возможно, подствольник на орудии был. Небрежная поза и то, как держалось оружие, показывало, что всё это привычно и давно набрыдло хуже горькой редьки.
— Что же ты тут сидишь, как невеста на смотринах? — попенял Виктор Аркадьевич. — Заходи в дом, устраивайся.
— Без хозяина не годится.
— Я хозяин и есть. Сейчас борщ разогрею, обедать будем. Только второго у меня нет, одни ягоды.
— Будет вам… У меня сухпаёк есть. Комроты выдал, хотя мне уже не положено. И карабин зачем-то оставил, хотя он через час растворится, как не было. Домой иду, туда с карабином нельзя.
— В бессрочный отпуск?
— Вроде того. Я бы уже давно дома был, но комроты мне не приказал, а попросил зайти сюда и помочь по хозяйству. Тут, сказал, старик живёт, так ему трудно одному. Вот я и явился.
Солдат говорил легко, свободно, но было в его речи глубинное безразличие. Попросили помочь дедушке — помогу. Но по поводу себя самого всё уже решено. Торопиться некуда.
— А что? — согласился Виктор Аркадьевич. — Помощь и в самом деле нужна.
Захватив колун, он отвёл гостя к баньке, где возвышалась куча толстенных чурбаков: осиновых, берёзовых и ольховых. Их привезли недавно лесорубы и вывалили здесь за какую-то мизерную плату. Обычно эту древесину оставляли гнить на вырубках, превращая бывший лес в непроходимую свалку. А тут некондиционный лес отвезли на продажу, и всем стало хорошо: по вырубкам появился незагаженный малинник, которому через несколько лет предстояло превратиться в молодой лесок, у лесорубов объявилась существенная прибавка к зарплате, у деревни — дешёвые дрова. Эти дрова и предстояло колоть.
Парень здоровый, не чета Виктору Аркадьевичу, легко управлялся с колуном. Сухие удары перемежались с треском раскалываемых поленьев.
— Передохни малость, — произнёс Виктор Аркадьевич, выйдя из дома минут через двадцать. — Борщ сейчас закипит.
Десантник опустил колун, присел на широкий чурбан. Прямо перед ним тянулся некошеный луг, за ним лес, уходящий в синеющую даль.
— Хорошо у тебя здесь.
— Не у меня, а у нас, — поправил Виктор Аркадьевич. — Здесь не личная фазенда, а третья линия обороны. Не достроена, правда, но это дело наживное. Собьют вас там, на первой линии, лепуны здесь появятся.
— Вот оно как… А я гадал, чего комроты так твоим хозяйством озабочен.
— А ты не озабочен? Всю эту красоту лепунам отдать?
— На кой она им? Лепуны по городам паразитируют, да ещё не до каждого достанут. А по этим местам ходом пройдут, будут по малу гадить.
— Вот уж хрен! Наша земля им не сортир, чтобы гадить по малому или по большому. Не позволю…
— Давай, пытайся. Я с ними год воевал. Пошёл добровольцем. Фэнтези перечитался, вот и захотелось мир спасать. И знаешь, что самое скверное в наших делах? Лепунское воинство можно крошить до бесконечности, их не убывает. Бессмысленно это всё.