Третья линия
Шрифт:
— А ты что хотел? На нас не клопы ползут, чтобы их можно было вытравить раз и навсегда. Понимай так: если ты здесь лепунов отбросил, значит, где-то в другом месте они к твоему дому прорваться не смогут.
— Знаю я всё это. Тысячу раз повторял. Но больше не помогает. Отвоевался.
— Коли так, пошли борщ есть. Остынет, второй раз греть придётся. У меня плитка медленно фурычит.
Ел солдат странно, то энергично загребал ложкой, как и положено голодному человеку, то застывал над тарелкой с отсутствующим видом, и в глазах у него плавало масло, будто плеснул он туда жирным борщом. Виктор Аркадьевич догадывался, что это последствия контузии, поразившей душу, но не знал, как такое
— Второго у меня нет, — признался он спустя некоторое время. — Поленился или не успел приготовить. Я ведь тоже не святой, всего успеть не могу, но в город не сбегаю и не сдаюсь. Борща наварил и черники набрал — этого, по-твоему, мало? Но вот что забавно: в городе мою чернику обозвали бы десертом, а тут говорят попросту, ягоды.
Миску со свеженабраной черникой Виктор Аркадьевич придвинул к гостю. Тот осторожно взял двумя пальцами большую черничину.
— Что ты, право, по одной ягодиночке? Чернику надо горстями есть, только тогда и вкус, и польза проявляются.
— Верно, — произнёс десантник, набрав чуть не полную горсть ягод и впервые растянув в улыбке красные от сока губы.
— Так и ешь на здоровье. Черники тут полный лес, далеко ходить не надо, вот он за окном.
Солдат взял ещё горстку ягод, лицо его стало отсутствующим, кулаки сжались, кровавый сок потёк между пальцами. Лишнее пятно на маскировочном костюме было почти незаметно.
— Всё-таки, удивительная ягода, — кстати заметил Виктор Аркадьевич. — Цвет у неё синий, сок — красный, а зовётся она черникой.
— Ребята сейчас атаку отбивают, — также невпопад ответил гость. — Сами лепуны носа из убежища не высунут, они пушечное мясо в бой посылают. А ещё у них артиллерийские установки появились, хотя и немного. Стреляют газовыми снарядами. Что там за дрянь — неизвестно. Я под выстрел попал: там затхлостью пахнет, а так, ничего, не отравился.
«Ещё как отравился», — подумал Виктор Аркадьевич, а вслух сказал: — Кто-то атаку отбивает, а ты сидишь, руки ниже колен. У тебя же винтовка при себе, помог бы друзьям. Им твоя помощь сейчас ой как нужна.
— Не могу… — натужно произнёс солдат. — Я же дезертир. Сбежал я с фронта, понимаешь? А что с оружием сбежал, так это ещё хуже.
— Кто сбежал? Куда? Ты сейчас на третьей линии обороны, выполняешь важное поручение. Сам видишь, какой ворох дров наколол. Мне пришлось бы неделю мудохаться, а теперь у меня баня готова, хоть сейчас затопляй. Вернёшься в часть, доложишь по всей форме: в грязи сидеть не будем, в тылу имеет место банно-прачечный комбинат.
— Точно, так и скажу!
Несостоявшийся дезертир поднялся из-за стола. Свой автомат он держал не как деревяшку, а как положено держать оружие. Двумя пальцами осторожно выбрал в мисочке самую большую черничину.
— Бери ещё, — предложил Виктор Аркадьевич.
— Мне хватит. Да и на позицию пора. А тебе, вам — спасибо. Вправили мозги, а то как наваждение какое нахлынуло.
— Так оно и было. Наглотался лепунского дурмана. А тут — полчаса чистой жизни, и в голове просветлело. Желаю удачи, и чтобы война закончилась поскорее, но не бегством, а победой.
Первый пациент ушёл, Виктор Аркадьевич даже не понял, куда и каким образом. Зато скоро стало ясно, в чём состоит его работа. Встретить человека, попавшего под удар незнакомого оружия, вызывающего острый приступ безразличия, и дать ему возможность прийти в себя. Ведь все контуженные когда-то пришли на войну добровольцами, их было не трудно привести в норму. Кому-то было достаточно выспаться на сеновале, кому-то сходить на подобие охоты со своим ружьём, а вернуться, никого не подстрелив, зато с полным мешком боровиков. Большинство выздоравливало за день или два, хотя
По счастью, Шумок пришёл в чувство прежде, чем водоём, носивший звучное имя «Пахомова купальня», окончательно обезрыбел.
В скором времени Виктор Аркадьевич уверился, что вполне освоил новую работу. Тут жизнь и стала подкидывать один сюрприз за другим.
Вновь появился Котыч, но на этот раз из «Неспешной помощи» выгрузили носилки, на которых без сознания лежал раненый пехотинец. Закрытые глаза, серое запрокинутое лицо; не надо быть врачом, чтобы понять, насколько тяжело состояние больного.
Следом за Котычем из машины показалась худая и бледная женщина. Она хотела взяться за ручки носилок, но Виктор Аркадьевич ей не позволил и на пару с Котычем втащил носилки в дом.
— Лизочка, койку приготовьте, — негромко сказал Котыч, — вот здесь, в маленькой комнатке.
Лиза побежала к машине, а Котыч негромко и торопливо пояснил:
— Лиза у нас медсестра. Над кроватью розетку вызова поставим, понадобится, она придёт.
— Каким образом?
— Она умеет. Дело в том, что она — тень. В реальной жизни у неё ребёнок тяжело болен, его и на полчаса бросить нельзя, поэтому Лиза в добровольцы пойти не может. А сердце ноет, хочется помогать всем. Вот и получился этакий карамболь. Она осталась там, а сюда пришла её тень. Любви у Лизаветы хватает на дочку и весь мир в придачу. Понял теперь, чем тень живого человека отличается от тени, что оставляет лепун? Только по душам с ней разговаривать не надо, не поймёт. Делом поможет, а высокие материи не по ней.
Виктор Аркадьевич глаза проглядел, пытаясь понять, что в Лизавете особенного, но ничего не обнаружил. Она исполняла обязанности сиделки, немногословно отвечала на прямые вопросы и, насколько можно судить, никогда не начинала разговор сама. Есть в русском языке такое выражение: одна тень осталась. Лизавета и была такой тенью.
Раненый боец носил зоологическое прозвище: Тапир и настоящее имя — Роман, хотя сейчас ни имя, ни прозвище ему не были нужны. Роман-Тапир лежал, не реагируя ни на что, лишь чуть заметное дыхание указывало, что он жив. Зачем его привезли на третью линию. Виктор Аркадьевич не понимал.
Котыч осторожно принялся обрабатывать рану. Багровый, сочащийся сукровицей рубец тянулся через всю грудь и часть живота.
— Внутри мы ему всё заштопали, как следует быть, — бормотал Котыч, омывая рубец жёлтым раствором. — Ты бы видел, что там было, а теперь, как отлично заживает. Через денёк в память придёт, через пару дней начнёт потихоньку вставать. Но до тех пор будешь каждое утро шрам промывать и смазывать вот этой мазью. Если самому трудно, зови Лизавету. А уколов в нашей лечебнице не делают. Почему, сам не знаю. Возможно, оттого, что среди добровольцев много подростков, для которых укол страшнее вражьей пули. В случае если у больного начнётся жар, вызывай меня, но думаю, всё будет в порядке. Сейчас главное, чтобы он в сознание пришёл не в больничной палате, а здесь, где от пустодушия спасают. У лепунов новое оружие объявилось, парни его прозвали «пиломёт». Он разом и по телу бьёт, и по душе, не знаешь, за что хвататься. Ромку крепко зацепило.