Третья планета от солнца
Шрифт:
– Ты, Клёник, ловок оказался, кинжалы наши спёр в своём лесу, а вернуть всё забываешь. Ясен пень – вятский лес, медведь хозяин.
– Семарглом клянусь, верну. Никак домой не попаду, а вон жид хазарский мечами торгует, у него и кинжал прикупишь, – указал, где именно, и первым направился к торговцу оружием, отпихнув ногой явившего лапы от купившей его бабы, пока та отвлеклась на ленты, наглого гусака, важно топающего, куда глаза глядят.
Осерчав, гусак растопырил крылья и вытянул в сторону обидчика длинную белую шею, чем весьма
Купив прекрасный кинжал, и весьма недорого по мысли Доброслава, приятели направились в сторону шума и гама-тарарама, доносившегося с небольшой, свободной от торговли площадки.
Оглянувшись, Доброслав отметил, что продавец тоже весьма доволен – каждый считал, что обжулил другого.
– Словно Перун грохочет своими громами, – шутливо заткнул ладонями лопоухие уши Бажен.
Как оказалось, огромный вклад в многоголосье рынка вносили две артели скоморохов, старающиеся перетянуть к своей шайке как можно больше зевак, дабы затмить буйных соперников.
Одной из групп это удавалось лучше благодаря огромному ручному медведю, который, то боролся с мужиком в драных на коленях холщёвых портах, то плясал в кругу своей братии, состоящей из трёх скоморохов, где тверезым был лишь косолапый мишка.
– А вон наши, – ткнул локтем Бажена Доброслав, указав на пьяненьких, не хуже скоморохов, Бову, Бобра и Чижа.
– Чичас с Михаилом бороться буду, – воинственно закатал рукава рубахи Бова – брони в день отдыха никто не надел.
– Бова, ну ты чё раздухарился? – попытался отговорить его Чиж. – Не к лицу княжьему гридню веселить народ словно скоморох, к тому же эти шельмецы отведут глаза, да и сопрут чего-нибудь у тебя.
– Я им так сопру, татям недобитым, – плюнул в кулак Бова, но приятели, отыскав в себе дар красноречия, появившийся после выпитой браги, сумели отговорить бойца, под руки утащив в ближайшую харчевню.
– Так ведь и нам не грех подкрепиться, – облизнулся Клён. – Брюква, репа и капуста, всё сожрёшь, а в брюхе пусто, – развеселил складными словами товарищей.
В харчевне степенные бородатые селяне и горожане с ножами на поясах – рынок, всяко может произойти, сидя на широких досках, уложенных на толстые пни, лениво тянули пиво из деревянных жбанов, ведя при этом задушевные неторопливые разговоры.
Дружинники, согнав с насиженного места двух селян, расселись за соседним столом.
Отроки разместились поодаль от них, дабы не мозолить глаза взрослым заслуженным гридням, с которых должны брать пример, перенимать хорошие манеры и воспитание.
– Неплохо кормят, – погладил пристёгнутый к поясу кинжал Доброслав.
– Ну да! Смотрю, жареную зайчатину подают, и, судя по людям – неплохое пиво.
– Наши уже им животы заправляют, – хмыкнул Бажен.
– Всем по утке жареной тащи, – услышали от стола дружинников басовитый голос Бовы. – И пива поболе, – сделал он заказ.
– Я зайчатину возьму, давно не пробовал, – пустил слюну Клён.
– А мы
– И пивка на пробу… – внёс предложение Клён.
– Ну да. По примеру наставников, – поддержал приятеля Доброслав.
– … Пока тятька не видит, – не услышал он друга. – Узнает – прибьёт.
– Тебя и надо за кинжалы наши, – хохотнул Доброслав, услышав ненароком беседу степенных мужей за соседним столом.
Калякали те о какой-то сгинувшей ватажке промысловиков-охотников, что ушли прошлой зимой добывать шкурки.
– По весне их и нашли, – выпучив глаза, гудел погромче Бовы краснолицый селянин с огромным ножом на поясе.
– Мёртвых али живых? – заинтересовался его сосед.
– Мёртвых, – помрачнел селянин. – И шкурок при них не было, а так же луков и ножей.
– Во дела-а, – перекрестился сосед-горожанин, на что селянин иронично сморщился и продолжил:
– Бабы вбивали всем в головы, что промысловиков нечисть лесная сгубила, чтоб, значится, не баловали на их территории. А мы их убеждали, что леший – сам меховой, и шкурки ему без надобности. Но, рази ж им докажешь?
– Всем известно – бабы дуры, – поддержал его горожанин, хотя и был христианин.
Отрокам принесли заказ, и они накинулись на еду.
– Дружба начинается, когда греет один костёр, и ешь с одного котла, – жуя зайчатину, громко произнёс удивительно умный нынче, по мысли Доброслава, Клён.
– И когда ножи не тибрят почём зря, – добавил Бажен.
За столом старших гридей, с которых отрокам следовало брать пример, начался переполох и галдёж – то Бова вспомнил про злосчастно медведя.
– Да плевал я на этого топтыгина, чичас вот ещё жбанчик пивка на грудь приму, и заломаю косолапого, как шавку… И ещё пасть порву. А ежели, братцы, станете меня увещевать и не пущать с мишкой ратиться, то и вам пасти порву, – под смех приятелей поднялся из-за стола, опрокинув доску.
Чиж пошёл с ним, оставив охранять стол жующего утку Бобра, а за гридями, стараясь не попасться им на глаза, двинулись Доброслав с Баженом, оставив на посту жующего зайчатину Клёна.
Молча растолкав поддатых скоморохов, Бова кинулся обниматься с медведем.
Но тот не признал в нём сродственника.
Через недолгое время, сидя в кругу гогочущих приятелей, неудачливый поединщик на чём свет стоит костерил подлого медведя за нечестную борьбу, скоморохов за подначки, хозяина харчевни за кислое пиво, горестно при этом ощупывая рваную рубаху без рукава, ободранное пузо и кровоточащее ухо.
– Не стоило тебе с берсерком связываться, – ржали дурики-приятели.
«Все стервецы и сукины коты, особенно трактирщик», – тужил Бова, – а скомороший мишка, ко всему, хужей поганого печенега. Новую рубаху изодрал, а эти жрут, то есть ржут бобрами», – ещё немного поразмышляв, затеял славную потасовку с двумя толстыми купчиками.