Третья рота
Шрифт:
Моё сердце обливается кровью от возмущения и гнева на этих людей.
Ну пусть т. Кириченко ошибается!
Но ни Корнейчук, ни Белодед не «ошибаются», они это говорили потому, что сами двуязычны и навязали это украинскому 45-миллионному народу бюрократическим путём, если не сказать хуже, расписывались за бессмертие, перед которым они — всего лишь прах!
Да, Украина — не Болгария.
В Болгарии болгарский язык не испытал судьбы украинского, хотя турки и пытались сжить его со света… Но русское самодержавие, взяв себе в помощь страшного сообщника — православие, довело наш народ до того (почти за 300 лет), что он забыл своё имя (нам даже в церквях запрещали молиться
И вот теперь великодержавные шовинисты всех мастей берут себе в союзники русский язык, чтобы ассимилировать наш народ в русской культуре.
Неужели это нужно великому, святому и благородному русскому народу («Повинную голову и меч не сечёт», «Лежачего не бьют»)?
Нет! Русский народ не акула, а наш великий брат, и не зря советский Рылеев — прекрасный русский поэт Прокофьев — выступил в журнале «Огонёк» в защиту украинского языка, как перед этим товарищ Сафронов — также один из лучших сынов братского русского народа — ответил на крик моего сердца, когда он был на Украине, на «Любіть Україну» он благородно и мужественно ответил:
— Люби Украину!
Вот истинные сыны России, а их семьдесят, если не больше, миллионов, и все они так думают, и все они любят Украину святой братской любовью, и вера в это рассеивает ночь в моей душе, и в ней встаёт залитый слезами рассвета день, потому что есть у нас великий союзник, и он не отдаст на поругание наш украинский язык всяким
Воробьевым и белодедам. Я твёрдо верю в это, как верю в бессмертие моего народа, которому молюсь, как когда-то молился богу.
После Москвы меня с группой товарищей послали в Ленинград. Нашу бригаду возглавлял Микитенко [67] .
67
Микитенко Иван Кондратьевич (1897–1937) — прозаик, драматург, один из руководителей Союза писателей на Украине. Погиб при невыясненных обстоятельствах в годы сталинских репрессий. Отношения между В. Н. Сосюрой и И. К. Микитенко были в целом дружескими. Хотя, судя по некоторым страницам романа, наступали и периоды конфликтов и взаимного непонимания. В. Н. Сосюра иногда субъективно, что вполне объяснимо трагической сложностью того времени, оценивал деятельность своего литературного собрата.
В гостинице мне дали общий номер с Микитенко.
Был выходной день, и мы должны были пойти в Эрмитаж.
Ко мне пришла знакомая, которая понравилась Микитенко, и он пригласил её в свою комнату. Через несколько минут она, возмущённая, вышла из комнаты, а за ней — он, красный и злой.
Микитенко мне:
— Ты идёшь в Эрмитаж?
Я:
— Ко мне пришла знакомая, и в Эрмитаж я пойду позже.
Микитенко вышел и сердито хлопнул дверью.
Потом, после Эрмитажа (я не ходил), мы обедали в ресторане гостиницы, и Микитенко набросился на меня при товарищах, стал читать нотацию:
— Какой ты делегат!
И перейдя на русский язык:
— Когда приедем на Украину, мы тебя в дугу согнём!
Я возмутился и страшно оскорбил Микитенко, обозвав его «вождём» с добавлением дурнопахнущего эпитета. Он покраснел от злости, бросил ложку и перестал есть. Сидел и думал. Долго думал. А потом говорит:
— Давай помиримся. — И протягивает мне руку.
А когда вернулись на Украину, началось избиение.
Я стал писать поэму «Мазепа». Отрывок из неё — вернее, её начало — я послал
Образ был ещё только эмбрионом, а меня даже за эмбрион стали бить. И возглавляли это избиение Микитенко и Кулик.
Результатом такого избиения стал сборник стихов «Сердце», в котором я, гиперболизируя образ поэта, описывал, как он, приходя по ночам пьяным, избивает свою белокурую жену, одним словом, разлагается, забыв о заводском окружении, из которого вышел.
Редактор газеты «Коммунист» т. Таран воспринял это так, будто бы я пишу о себе (я писал как лирик от первого лица), и в результате этого недоразумения в «Коммунисте» появилась статья «Жёлтая муть».
Я пришёл к Тарану в его редакционный кабинет и, задыхаясь от гнева, сказал, глядя в его ненавистное и спокойное лицо:
— Что, кулацкая морда!.. Радуешься?.. Но знай, что ты не Савченко, а я не Чупринка!
А Таран, в синем костюме, холёный и невозмутимый (это происходило при его подчинённых), только пальцы его мелко и нервно барабанят по столу, говорит:
— Идите, идите!
Я:
— Я-то пойду, а вот тебя вынесут отсюда вперёд ногами…
Полный гнева и отчаяния, бродил я по прекрасным улицам Харькова, затравленный «литературной саранчой», как образец поэта Каца, который кричал на меня с трибуны писательского собрания:
— Мерзавец!
А потом голод, и в 1934 году — Сабурова Дача [68] .
Обманным путём меня бросили в неё Кулик и Микитенко — он был закулисным руководителем, по образованию — невропатолог.
Травлей и всем, виденным мною в 1933 году в Харькове и на Никопольщине, я был доведён почти до состояния горячки.
Когда мне передали слова жены Микитенко: «Сосюра?! Да он же фашист!» — то я, узнав, что её брат был сослан на Соловки как крупный спекулянт, встретив её однажды с микитенковским холуём Дубровским, сказал ей:
68
Сабурова Дама — больница для душевнобольных.
— Я тебе покажу, чёртова спекулянтка, какой я фашист!
Ну, ясное дело, я — сумасшедший, иначе как бы я посмел сказать такое всевластной супруге литературного деспота Микитенко, у которого даже походка стала начальственной и даже тени которого боялись все, ведь он был вхож к самому Хвыле [69] и расправлялся с каждым, кто хоть чуточку его критиковал, как с классовым врагом.
По записке Кулика меня отвезли в дом умалишённых на машине Затонского (его жена была директрисой всех психиатрических учреждений Украины), в машине сидел переодетый милиционер, а шофёром был т. Богатырев.
69
Хвыля Андрей — руководитель отдела пропаганды в ЦК КП (б) У, позже — заместитель наркома образования УССР.
Люди мне все говорят.
Я даже знал, что обо мне говорил т. Затонский, которого как члена Советского правительства едва не расстреляли в Киеве красногвардейцы во время гражданской войны, когда Муравьев — этот изменник и провокатор — отдал приказ расстреливать за каждое украинское слово.
И несмотря на это, Затонский писал в своей брошюре «Национальный вопрос» или «О национальном вопросе», что каждый красноармеец, который расстреливал за каждое украинское слово, «объективно боролся за Советскую власть!».