Третья террористическая
Шрифт:
Боевики вначале удивленно, а потом весело посмотрели на встречу бывших однополчан.
Магомед был почему-то даже рад встрече. Лейтенант был неплохим командиром, в отличие от многих других — без заморочек.
— Кто жив, кто нет? — спросил Магомед.
Лейтенант сказал, кто «нет».
Магомед с удивлением слышал знакомые, которые он почти уже забыл, фамилии. И не испытывал никаких особых чувств. За это время он привык к смертям.
Магомед выслушал лейтенанта и хотел идти дальше. Но лейтенант, возможно, на что-то надеясь и боясь прервать разговор, сказал:
— Вас искали.
Не тебя — вас! Значит, точно надеялся!
— Кто? — удивленно спросил
— Ваша мать. Она приезжала в часть.
Что-то в душе Магомеда дрогнуло.
— Когда она здесь была?
— Четыре месяца назад.
Больше Магомед ничего не спрашивал. Зачем?..
Когда они собрались уходить и встал вопрос, что делать с пленными, его «братья» посмотрели на него. И посмотрели на лейтенанта.
— Может, оставить его? — спросили они. — Он тебе нужен?
— Нет, — ответил Магомед. — Не нужен… Лейтенанта отвели в сторону и зарезали. Первого… Больше Магомед о нем не вспоминал. Он вообще уже почти не вспоминал свою прошлую жизнь — свой город, дом, школу, своих друзей… Потому что у него был новый дом и новые друзья. Иногда ему снилась мать, но все реже и реже. И все чаще и чаще снилась жена…
Его город, бывшие его друзья, отец и мать остались где-то там, далеко, далеко…
И это было так.
И… не так!..
Возможно, что его далекое прошлое было не так уж далеко, было ближе, чем можно представить. Может быть, даже совсем рядом — вон в том, который они миновали ночным маршем, населенном пункте. В том, крайнем, доме… Или в том вон автобусе, который прошел мимо их засады в колонне федералов…
Потому что в том, мимо которого они прошли, населенном пункте, в том доме или том автобусе могла запросто оказаться его мать. Которая была не за тридевять земель, а была рядом, в Чечне, где который месяц подряд упорно и безуспешно разыскивала своего единственного, без вести пропавшего сына, которого не оказалось среди погибших в том, последнем, где он исчез, бою.
Как и десятки других матерей, его мать ходила с пачкой размноженных на ксероксе портретов — его портретов и показывала их всем, кому только можно было.
И все говорили — нет, не видели, не знаем…
И тогда она шла дальше от «населенки» к «населенке», от части к части, от человека к человеку…
…Не такая уж пожилая по возрасту, но в одночасье состарившаяся женщина брела по пыльной обочине дороги, тяжело волоча уставшие ноги. Сегодня она прошла двадцать километров, потому что попутных машин было мало и попутные машины ее не брали. Такой был приказ у водителей — пассажиров не брать.
Мать брела, уже не оборачиваясь на шум моторов.
Навстречу ей по другой стороне дороги шла другая женщина, повязанная темным платком, в серой от пыли одежде. Они увидели друг друга и остановились.
Между ними, разделяя их, проехало несколько машин, которые тянули за собой орудия. Женщины терпеливо ждали, когда пройдет колонна. Они были удивительно похожи друг на друга, потому что были примерно одного и того же возраста, были одинаково серы от пыли и имели очень похожие, просто один в один лица. Не чертами, выражением — скорби, обреченности и надежды.
Колонна прошла.
Женщины повернулись и пошли навстречу друг другу. Посредине дороги они встретились. Они не поздоровались, не обнялись и не протянули друг другу руки — они протянули друг другу фотографии. Сыновей.
Каждая всмотрелась в чужую фотографию, перебрала ксерокопии документов и покачала головой.
Можно было идти дальше, но они устали и, сойдя с дороги, присели на пригорке, чтобы передохнуть. Сняли платки, заговорили. Не о сыновьях, что им до чужих сыновей,
Это была очень полезная для лиц без определенного места жительства, какими они здесь фактически были, информация.
— Там слева от дороги палатки будут, где батальон морпехов стоит, так к командиру лучше не ходить, нервный он, прогнал меня и еще наорал. Лучше сразу обратиться к начальнику штаба — он вроде хороший мужик, может, поможет…
Каждая из них знала, что там, сзади, а теперь знала, на что можно рассчитывать впереди. Они не обсуждали и не осуждали «нервного командира», того тоже можно было понять, к нему в палатку, просачиваясь сквозь часовых, задабривая их сигаретами и деньгами, пробирались каждый день по несколько женщин, и каждая с одним и тем же вопросом. Они подсовывали ему фотографии сыновей, которые пропали в прошлом и позапрошлом годах и еще раньше, и он никак не мог их видеть, потому что прибыл сюда всего-то несколько недель назад. Но объяснять это каждой матери было выше его сил. И успокаивать тоже. Ему некогда было думать о мертвых и пропавших, ему нужно было думать о живых, о тех четырехстах вверенных ему душах, которых нужно кормить, мыть в бане, Держать в узде. И он гнал женщин прочь. Но они не уходили, продолжая бродить по территории части, останавливая офицеров и показывая им фотографии.
Они были несчастны и были занудны в своем одинаковом, словно размноженном на ксероксе, как предъявляемые ими фотографии, горе. Их все жалели, но их все избегали…
— Вы слышали, под Шали, кажется, нашли новое захоронение? Семь или восемь тел…
— Где они сейчас?
— Скорее всего, увезли в Ростов.
Значит, надо наведаться в Ростов…
Они были очень упрямы, эти женщины. Они прошли уже все госпитали и морги, просмотрели десятки альбомов с сотнями предназначенных для опознания фотографий солдатских трупов. Бродили по загнанным в тупики вагонам-рефрижераторам, вдоль рядов носилок с фрагментами человеческих тел, всматриваясь в оторванные ноги, руки, туловища, в раздавленные, раздробленные, сплющенные головы, в собранные в одном месте кучки пальцев, с остатками татуировок и «детскими» шрамами. И перебирали эти пальцы, стараясь узнать…
Они уже не ужасались, не падали в обмороки, они уже привыкли к лику смерти.
И если они не находили своих детей там, среди трупов и фрагментов, они выходили на дороги и упрямо шли от населенного пункта к населенному пункту, от части к части. Потому что не верили в то, что человек может пропасть бесследно.
Хотя — запросто…
Потому что сотни призванных на действительную ребят легли в землю в безвестных, которые никогда не найдут, могилах, а кому повезло меньше, те сгорели дотла, до пепла в подбитых гранатометами бээмпешках, тех раскатали по дорогам и растащили гусеницы танков и колеса бэтээров и грузовиков, до костей обглодали бездомные грозненские и урус-мартановские собаки. Тех ребят уже не найти. Но матери все равно их ищут.
Ищут, ищут, ищут…
И будут искать до смерти…
Посидев пять минут, женщины встали, повязали платки и разошлись, каждая продолжив свой путь…
— Вы не видели моего сына? Сашу Скокова…
А вы?.. Посмотрите, может быть, вы его вспомните?.. Может быть, вы что-нибудь о нем знаете или слышали? Ну хоть что-нибудь! Пожалуйста, я очень прошу вас…
Но мать Саши Скокова не могла найти своего сына, потому искала его совсем не там. Она искала его среди мертвых и пленных. И не искала среди боевиков.