Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
– Ладно, о Потахе больше ни слова. Так вот, увидел я эту важную даму, и что же мне было делать? Как-никак она не потаскушка, а племянница маркиза и поклонница маэстро. Самп знаете, что матадорам не приходится плевать на знатных людей. Мы зависим от публики. И что ж тут плохого? На ферме ничего такого не было. Клянусь здоровьем детей – ничего. Уж я не стал бы потакать всяким гадостям, не посмотрел бы на матадора. Я человек почтенный, сенья Ангустиас, и грешно вам называть меня
таким скверным словом, как вы обозвали. Клянусь жизнью! Я ведь состою в комитете, со мной в день выборов приходят советоваться, мне
Но тут, задыхаясь и всхлипывая, его прервала Кармен.
– В моем доме1 – простонала она с возмущением.- У нас на ферме!.. И она спала на моей кровати! Я все знала, но молчала, молчала1 Однако это уж слишком. Господи! Во всей Севилье не найдется человека, который осмелился бы!..
Насиональ старался ее успокоить. Право, не стоит волноваться. Все сущие пустяки. Ну, захотелось женщине, поклоннице маэстро, побывать на ферме, увидеть, как он живет в деревне. У этих важных дам всегда какие-нибудь причуды, все равно что у иностранок. Посмотрела бы сеньора Кармен на француженок, когда квадрилья выступала в Нпме или Арле!..
– Словом, ерунда, чистейшая ерунда! Кляпусь жизнью! Хотел бы я знать, какой прохвост принес вам эти сплетни. Будь это кто из служащих, я на месте Хуанильо выгнал бы его на улицу; а еслп кто из посторонних, подал бы на него в суд, пусть его, лжеца п обманщика, в тюрьму упрячут.
Не слушая гневных восклицаний бандерильеро, Кармен продолжала плакать, а сеньора Апгустиас, сидя на стуле с подлокотниками, из-под которых выпирало ее тучное тело, хмурила брови и поджимала сморщенные, обросшие усами губы.
– Замолчи, Себастьян, перестань врать,- сказала она наконец.- Я все знаю. Эта поездка в имение – недостойная выходка, впору цыганам, а не порядочным людям. Говорят, что даже этот разбойник Плюмитас был с вами.
Насиональ так и подскочил от неожиданности и страха. Ему представилось, как в патио, цокая по мраморным плитам, въезжает подозрительного вида всадник в потрепанной шляпе и, спешившись, целится из карабина в трусливого болтуна. Потом перед глазами его замелькали треуголки, множество блестящих черных треуголок, из-под которых топорщатся усы на суровых лицах. Допрос, протокол, и тореро из квадрильи в сверкающих нарядах, прикованные друг к дружке, в полном составе шествуют в тюрьму. Тут уж надо отрицать изо всех сил.
– Ерунда! Сущая ерунда! Кто наплел вам о Плюмитасе? Все было тихо и пристойно. Слыханное ли дело, чтобы такого гражданина, как я, который на выборах собирает больше сотни голосов по своему кварталу, обвиняли в дружбе с Плюмитасом!
Поддавшись убеждениям Насиопаля и не вполне уверенная в справедливости последней новости, сеньора Ангустиас пошла на попятный. Ладно, бог с ним, с Плюмитасом. Но все остальное! Поездка на ферму с этой… женщиной! И в материнском ослеплении она сваливала всю вину на спутников сына, продолжая распекать Себастьяна:
– Уж я расскажу твоей жене, что ты за птица1 Бедняжка с рассвета до поздней ночи покоя не знает в своей лавчонке, а ты, как юнец, пускаешься во все тяжкие.
Бандерильеро обратился в бегство, спасаясь от рассвирепевшей доньи Ангустиас, которая в пылу гнева бывала так же остра на язык, как и в юности, когда она работала на табачной фабрике. Бедняга поклялся никогда больше не возвращаться в дом эспады.
Он встретил Гальярдо на улице: тот был явно не в духе, но при виде бандерильеро притворился веселым и беззаботным, точно домашние неприятности были ему нипочем.
– Плохи дела, Хуанильо! Ты теперь силком меня в дом не затащишь. Твоя мать ругается почем зря, а жена твоя плачет и смотрит на меня такими глазами, точно всему викой я. Знаешь, следующий раз будь добр, даже не вспоминай обо мне. Бери себе других спутников, если еще раз соберешься ехать с женщиной.
Гальярдо самодовольно усмехнулся. Пустое! Все уладится. Он и не из таких еще передряг выходил.
– Ты, Насиональ, должен почаще бывать у нас. Чем больше народу в доме, тем лучше для меня.
– Я? – воскликнул бандерильеро.- Да ни за что на свете!
Эспада понял, что настаивать бесполезно. Он все чаще уходил
из дому, подальше от молчаливых и замкнутых женщин, которые то и дело разражались слезами, и старался вернуться не один, а прячась за спину доверенного и других друзей.
Между тем шорник оказался немалым подспорьем для Гальярдо. Впервые тореро признал за ним крупные достоинства; право, шурин обладал здравым смыслом и был достоин лучшей доли. В отсутствие матадора он взял на себя обязанность успокаивать женщин, в том числе и свою жену, и покидал разъяренных фурий, лишь доведя их до полного изнеможения.
– Ну что особенного произошло? – говорил он.- Сущий пустяк. Поймите ж наконец, что Хуанильо – важная персона, вот и приходится ему встречаться с влиятельными особами. Ну, что с того, если эта дама поехала на ферму? Ему необходимо принимать у себя людей со связями,- в случае чего можно какое-нибудь дельце устроить и родне помочь. Не вижу в этом ничего дурного: все клевета. Там был Насиональ, а это человек положительный, я его хорошо знаю.
Впервые шорник похвалил бандерильеро. Он целыми днями торчал в доме Гальярдо и очень ему помог. Присутствие зятя смягчало гнев женщин, своей бесконечной болтовней он отвлекал их от мрачных мыслей. И тореро не остался у него в долгу. Дела шорника шли из рук вон плохо, и он решил распрощаться с лавкой, в надежде, что шурин пристроит его на службу. А тем временем эспада содержал всю его семью и наконец предложил сестре с мужем переселиться к ним. По крайней мере, бедняжка Кармен будет меньше скучать, не чувствуя себя одинокой.
Однажды Насиональ получил от Кармен записку с просьбой прийти. Записку передала ему жена.
– Я встретила ее сегодня утром. Она шла из церкви святого Хиля. У бедняжки глаза распухли от слез. Пойди, навести ее. Быть замужем за красавцем! Чистое наказание!
Кармен ждала Насионаля в кабинете Гальярдо. Здесь они могут спокойно поговорить, сюда не заглянет ни бранчливая сеньора Ангустиас, ни зять с женой, которые, пользуясь семейными раздорами, расположились здесь со всем потомством, как у себя дома. Гальярдо был в клубе на улице Сьерпес. Он избегал своего дома и, боясь встречи с женой, частенько обедал с друзьями в ресторане Эританьи.