Тревога

Якубов Адыл

— Постараемся, товарищ парторг… — он опять коротко вздохнул, улыбнулся, — выполнить все ваши указания.

— Вот молодец! — Глаза Муборак заискрились радостью. Она протянула руку. — Возвращайтесь с победой!

…Вернулся он уже после заката солнца, вконец усталый и, кажется, еще больше загоревший, однако приободрившийся.

Обоих стариков он ожидал в Чукур-Сае недолго. Абдурахман-ата приехал еще более строгий и печальный, чем был утром. На вопрос Мутала ответил коротко:

— Слава всевышнему!.. Ну, давай, сынок, начнем.

И пошел вперед, уточняя по признакам, ему одному ведомым, вчерне намеченную трассу будущего арыка. Невысокий, сухой, точно стебель виноградной

лозы, лицо строгое. Мудрые, задумчивые глаза поблёскивают из-под седых бровей. Старик, казалось, не замечал зноя, не уставал — взбирался на холм тем же торопливым, легким шагом, что и спускался в лощину. Время от времени, перекинувшись словом с Рахимом, который семенил, почти не отставая, Абдурахман-мираб оборачивался и приказывал:

— Здесь забейте кол! И здесь! Сюда тоже!

Мутал с тремя парнями — подносчиками кольев — следовал в отдалении. А проворный коротенький Рахим-ата иногда забегал вперед, заглядывал в лицо своему старшему другу. Рахиму при его сложении было тяжелее всех — пот ручьями стекал с его круглого розового лица. Однако он не отставал. Порой, не сдерживая восхищения, подбегал к председателю, тараторил:

— Так, так, так! Очень правильно говорит мираб. Место пологое, вода прямо вскачь побежит, а не потечет! Ай, хорошо!

К обеду к ним присоединился Усто Темирбек. Его аксакалы ухаживали здесь за всходами кукурузы. Все вместе вышли к руслу пересохшей речки. Тут собравшиеся еще раз подивились высокому искусству Абдурахмана-мираба: оказывается, он исправил первоначальную трассу таким образом, что расстояние сокращалось почти на треть. А главное — трасса будущего канала пересекала теперь русло высохшей речки в одном из самых узких мест. Чтобы его перекрыть, достаточно было двадцати — двадцати пяти труб. Дальше надо прокопать с километр — и вода свинцовых рудников оросит страдающий от жажды Чукур-Сай!

Но радость, как и беда, не ходит в одиночку. Только они успели поговорить о перспективах стройки, на том берегу показался «ЗИС-150», а в его кузове — бригадир строителей Рузимат, или «хозяин», муж Муборак.

— Трубы! — во все горло закричал он. — Трубы есть! Гони суюнчи [16] , председатель! Эй!..

Он радостно размахивал руками, сам весь в пыли, с грязными потеками на небритых щеках, только глаза и зубы сверкали, будто у, чернокожего. Все гурьбой кинулись через сухое русло к машине, Мутал взобрался в кузов. Здесь лежали две трубы. Рузимат коротко доложил: вторая машина, груженная трубами, стоит у стройплощадки — на том конце Чукур-Сая. Нужно указать место разгрузки.

16

Суюнчи — подарок за добрую весть.

— Видал, председатель, что делают помидорчики? — Рузимат ладонью хлопнул по нагретому солнцем боку трубы.

— Черт их возьми! — Мутал невесело усмехнулся. — Вези скорее сюда, а то еще раздумают.

— Не-ет! Я и со сварщиками договорился. — «Хозяин» рукавом гимнастерки смахнул пот с грязного лба. — Скорее давай подпорки. Столбов больше сотни понадобится. Достанем — смонтируют дня за четыре.

…О столбах разговор зашел вечером, на партийном собрании. Мутал очень коротко обрисовал обстановку: воду в Чукур-Сай нужно дать немедленно, иначе катастрофа неминуема; для этого необходима мобилизация всей техники, всех людей, каких можно вы-свободнть; положение усложнилось из-за несчастья в праздник. Он не распространялся: и коммунисты колхоза и беспартийные активисты отлично понимали напряженность

момента. И потому, едва председатель упомянул о столбах, со своего места поднялся Абдурахман-мираб.

— У меня в саду четыре тополя, — проговорил он, нахмурив седые брови. — Берите их. Было бы сорок, все отдал бы ради такого дела!

— И у меня кое-что найдется! — громко сказал поднявшийся вслед за ним Усто Темирбек. И сел, поглаживая свою цыганскую бороду.

— Не беспокойся, председатель! — заторопился Рахим-ата. — У каждого из нас найдется два-три деревца. Думай об остальном, сын мой.

Было уже часов одиннадцать, когда Муборак объявила собрание закрытым. Тут только Муталу доложили, что в соседнем кабинете уже несколько часов дожидается следователь из района.

Мутал до того вымотался за день, что почти никак не реагировал на эту весть.

Следователь был молодой полнеющий мужчина лет тридцати, в форменном белом кителе, с черной тисненой папкой в руках. Мутала он встретил настороженно и строго.

Разговор начался официально. Мутал сразу же полностью признал свою вину: разрешил поехать в качестве шофера Набиджану Джалилову, проявил преступное легкомыслие… Однако с самого начала допроса стали выясняться странные вещи. Выходило, что не Султан Джалилов, а он, Мутал, затеял скандал, допустил рукоприкладство. Хватал шофера за горло, силой отнял у него ключ от машины. И, наконец, применяя моральное насилие, заставил Набиджана Джалилова вести машину в город.

Мутал хоть и признал вину за собой, подписаться под таким обвинением решительно не мог. Но, пожалуй, самым тяжелым для него оказалось то, что среди свидетелей, в числе которых были Апа и сторож правления Тильхат, фигурировал не кто иной, как Валиджан — муж Шарофат.

Свидетели… Апа — с ней все ясно. Тильхат — его все привыкли не принимать всерьез, хотя когда-то он был грамотным, неплохим работником. Настоящее имя его Кулмат. Никто не заметил, когда и как у него появилось увлечение наркотиком — кокнаром. Он стал работать небрежно, был уволен и скоро опустился вконец. Потом он нанялся сторожем, и люди начали обращаться к нему с просьбами — то заявление написать, то жалобу. Кулмат никому не отказывал, но, прежде чем писать, брал с жалобщика расписку, что тот никому не расскажет, кто ему составил бумагу. Люди давали такие расписки, но, едва выйдя из его лачуги, тут же рассказывали об этом. Весь кишлак покатывался со смеху.

С той поры сторожа-наркомана прозвали Тильхат, то есть «Расписка», и постепенно и вовсе забыли его настоящее имя.

Все это не ново. Но вот Валиджан, скромный и трудолюбивый человек… Получалось, что он-то больше всех наговаривал на Мутала, давая наиболее пространные и связные показания. Правда, все эти дни он был взвинчен и раздражителен. Даже следователю он отвечал резко и грубо, то и дело повторял:

— Все? Больше нет вопросов? Ну и оставьте меня в покое! Опротивело все…

…Когда Мутал попытался заговорить с Валиджаном, тот отмахнулся и от него, выдавил сквозь зубы:

— Искалечили люден, а теперь хотите увильнуть от расплаты? Не выйдет. Ответите за все!

Снова вспомнил тогда Мутал о неладах в семье Шарофат, о вспышках ревности ее мужа. Правда, сам он, Мутал, не давал никаких поводов к этому.

Еще больше поразил Мутал а Набиджан. На второй день ареста председатель навестил его. Парень весь осунулся, почернел. Разговаривать отказался, но под конец выкрикнул сквозь слезы:

— Ладно, валите все на меня! Если ваша совесть вытерпит…

Его слова точно кинжалом полоснули по сердцу Мутала. У него и в мыслях ни разу не мелькнуло перекладывать вину на других…