Тревожные галсы

Золототрубов Александр Михайлович

— Сам не знаю, видно, осенью, — Петр отодвинул пустой стакан в сторону. — Я хотел весной... — Серебряков не против, а ее мать Надежда Федотовна говорит, что сейчас у Иры и так много забот, мол, пусть окончит второй курс...

— Смешно, — заметила Наташа, но Петр не понял ее.

— Что ты имеешь в виду?

— Свое замужество...

И она рассказала, как познакомилась с Сергеем на танцах, когда он, курсант военно-морского училища, приехал в отпуск. Он часто провожал ее домой, а перед отъездом сказал: «Наташа, если вас не пугает участь жены, вечно ждущей возвращения мужа с моря, и если я хоть немного вам по душе — приглашаю вас в загс. Словом,

мое сердце — ваше». Вскоре они поженились. А теперь у них сын, ему уже пять лет. Он весь в отца — и глазами, и лицом.

— Я завидую Сергею, у него уже есть наследник, — грустно молвил Петр. Он поднялся с дивана, подошел к окну. Издали море казалось черным, вода отливала лунным блеском, и свет от нее отражался холодный, будто неживой. На скале, что высилась у входа в бухту, то вспыхивал, то угасал маяк — тонкий, скользящий по воде луч, который в густой темноте, при шквалах и штормах, в любую погоду указывает дорогу кораблям. Глядя на него, Грачев подумал, что мимо этого чудо-огня не раз проходила отцовская подводная лодка. О чем думал отец, когда смотрел на маяк? Быть может, он вспоминал свою тихую станицу, где вырос, откуда берет начало дорога в большую жизнь, где навсегда осталось детство? А может, виделось ему пылающее море и тонущие фашистские корабли?..

Кто-то за окном тихо напевал: «В нашем кубрике с честью, в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат...» Песня нравилась Грачеву. И неспроста. В шкафу у него бережно хранились отцовские вещи — тельняшка и ремень с бляхой; сберегла их мать и, когда сын, став офицером, уезжал на флот, отдала ему: «Носи, сынок...»

Петр обнял мать.

«Эх, мама, мама. Я его всегда помню. Порой мне кажется, что отец вовсе не погиб, что он рядом на корабле, вот-вот откроется дверь каюты, войдет он и спросит: «Сынок, ну как тебе плавается?..»

— Ты знаешь, а Сергей романтик, — нарушила его раздумья Наташа. — Я уверена, что если бы ему пришлось выбирать море или меня, то, наверное, предпочел бы первое.

— Ты так говоришь потому, что любишь Сергея, — усмехнулся Петр. — У него есть и море и ты. И корабль для него существо живое...

Наташа задумалась. Да, Сергей любит службу, хотя никогда не говорил ей об этом. Напротив, он всегда ворчал, собираясь в поход. Но это была не ругань. Она даже ревновала: «Ну и целуйся со своим морем, пусть оно ласкает тебя». Он улыбался: «Сердишься, да? А все равно ты любишь меня, это я знаю!»

— Ты когда в отпуск едешь? — спросила Наташа.

— Не скоро. Может быть, в августе. Все зависит от Иры — как она там, с учебой. Я не дождусь ее приезда, — признался Петр.

Наташа молча встала, подошла к окну. Неожиданно сказала, не оборачиваясь:

— А я, наверно, отсюда уеду, — она умолкла.

— Случилось что-нибудь? — Петр насторожился.

Она отвернулась:

— Уеду я от Сергея. Он не любит меня...

Петр опешил:

— Что ты, Наташа? Сергей мировой парень...

— Может, для Веры и мировой, — глухо сказала она. — Эта Вера не стыдится даже домой ему звонить...

— Ты говоришь о дочери капитана «Горбуши» Серова?

Наташа вздохнула: до женитьбы Сергей дружил с ней. Потом она уехала в Ленинград и там вышла замуж. Теперь живет здесь и Сергей, видно бывает у нее.

— Вот так, а ты говоришь, что он мировой парень, — по ее лицу скользнула усмешка. — Не любит он меня, — и она вдруг заплакала.

— Не надо, Наташа, — успокаивал ее Петр. — Ты все преувеличиваешь. Тут что-то не так. Поговори

с ним. А плакать не нужно.

Она через силу улыбнулась.

— А я и не плачу. — Голос у нее дрожал, на ресницах блестели серебристые капельки.

«Что-то неладное творится с Сергеем, — подумал о Косареве он. — Поговорю с ним. А то и капитана Серова обидеть может...»

Ветер стих, и осколок луны сиротливо висел над угрюмым морем, излучая бледно-желтый свет. Грачев поднялся на сопку, откуда море было как на ладони и невольно залюбовался бухтой. Вся она украшена гирляндами корабельных огней. Вот вдали, у острова, что верблюжьим горбом чернел над иссиня-темной водой, проплыли зеленые огоньки. Это траулер уходил на промысел. Петр подумал, что надо съездить к Серову, капитану «Горбуши». Давно он не был у ветерана. В войну Серов служил на Севере, вместе с его отцом. Однажды капитан подарил ему макет подводной лодки из слоновой кости. «На такой лодке плавал твой отец, — сказал Серов. — Ты можешь им гордиться — это был человек с сердцем льва. Герой!..»

Доложив о своем прибытии старпому (Склярова на корабле не было), Грачев вошел в радиорубку. Матрос Костя Гончар что-то паял. Он выпрямился, неловко отбросил назад упавшие на покатый лоб метелки волос.

— Беда, товарищ старший лейтенант, — и он кивнул на радиоприемник. — Лампу менял, задел проводок, ну и короткое замыкание. Сгорело сопротивление входного контура. Я уже заменил его, осталось проверить...

«Вот не пущу на берег к жене, тогда поймешь, как надо с техникой обращаться», — мысленно сказал он матросу. А вслух спросил:

— Что, Надя все еще на «Горбуше»?

Гончар зарделся:

— А то где же? Нравится ей там...

— Может, мне пойти к Серову?

Матрос дужкой свел лохматые брови, а в карах глазах вспыхнули сердитые искорки.

— Не надо... Я не люблю, когда за меня просят. И она тоже... — Он по-доброму взглянул Грачеву в лицо. — Надя очень обидчивая.

«Как хочешь, я же вижу — страдаешь ты, когда судно на промысле. Тяжко, когда ты дома один...»

Петр потянулся к щитку и включил рубильник. Вспыхнул зеленый глазок, и в наушниках послышалась музыка. Чей-то грустный голос напевал «Рябину». Петр чуть изменил настройку, и, будто каскадами водопада, зазвенела песня: «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза...»

— Песенка Дженни из кинофильма «Остров сокровищ», — робко заметил Гончар.

Радиоприемник работал хорошо, Грачев, выключив его, предупредил матроса впредь быть внимательным.

— Если подобное еще случится, я накажу вас. Ясно?

— Понял, товарищ старший лейтенант...

Петр вошел в свою каюту, снял шинель. Все, теперь можно и отдохнуть. Он умылся, вытер ворсистым полотенцем лицо и заглянул в зеркало, висевшее на стене рядом со шкафом. Лицо серо-землистое, усталое, будто сутки не спал, в темно-голубых глазах тоже усталость. Хотя крейсер и недолго находился в море, но дул стылый ветер, а когда подошли к точке поворота, неожиданно повалил густой снег. Простояв на мостике несколько часов на ветру, он озяб. Тоскливо у Петра на душе, горечь какая-то. Может, сходить к Серебряковым и узнать, нет ли писем от Иры? Молчит она, давно Петру не писала. Видно, замоталась перед экзаменами. В январе она приезжала на каникулы, но радость омрачилась тем, что она едва не попала в госпиталь. А было все так. Ира пригласила его на лыжную прогулку. «Если меня догонишь, значит, я тебя поцелую», — смеясь, сказала она. Хочешь, не хочешь, а надо ее догонять... Ради поцелуя, конечно.