Тревожные годы
Шрифт:
Машенька изменилась необыкновенно. Эта маленькая головка, эти мелкие черты лица, эта миниатюрная фигурка с легким, почти воздушным станом - все это сморщилось, съежилось, свернулось в комочек. Глаза ввалились и, вместо прежней грусти ни об чем, выражали простую тусклость; кожа на щеках и на лбу отливала желтизною; нос вытянулся, губы выцвели, подбородок заострился; в темных волосах прокрадывались серебристые змейки. Взамен того, корпус отяжелел и обнаруживал явную наклонность сделаться совсем шарообразным. Увидевши меня, она сначала как бы удивилась, но сейчас же оправилась и протянула мне обе руки.
–
– восклицала она, обнимая меня, - ведь эта глупая Анютка сказала, что новый становой приехал - ну, я и не тороплюсь! А это - вот кто! вот неожиданность-то! вот радость! И Филофей Павлыч... вот удивится-то! вот-то будет рад!
– Мне сказали, что он в городе...
– Будет, мой друг, к обеду, непременно будет. И Нонночка с мужем - все вместе приедут. Чай, ты уж слышал: ведь я дочку-то замуж выдала! а какой человек... преотличнейший! В следователях служит у нас в уезде, на днях целую шайку подмётчиков изловил! Вот радость-то будет! Ах, ты родной мой, родной!
Как ни порывисты были эти восклицания радости, но на меня уже они не производили прежнего действия. Мне слышалась в них только дань тем традициям родственности, которые предписывают во что бы то ни стало встречать "доброго родного" шумными изъявлениями радостного празднословия. Это - такой же бессодержательный обычай, такое же лганье, как и причитание по покойнике. И прежде, вероятно, она лгала, и теперь лжет. Только прежде у нее полненькие щечки были - выходило мило, а теперь щечки съежились - выходит противно. Очень возможно, что она и сама не сознаёт своего лганья, но я уверен, что если б она в эту минуту порылась в тайниках своей души, то нашла бы там не родственное ликование, а очень простую и совершенно естественную мысль: "Вот, мол, принесла нелегкая "гостя"... в рабочую пору!"
Тем не менее она усадила меня на диван перед неизбежным овальным столом, по бокам которого, по преданию всех старинных помещичьих домов, были симметрически поставлены кресла; усадивши, обеспокоилась, достаточно ли покойно мне сидеть, подложила мне под руку подушку и даже выдвинула из-под дивана скамейку и заставила меня положить на нее ноги,
– За делом, что ли, за каким приехал, или так?
– спросила она меня, когда кончились первые излияния, в которых главную роль играли пожимания рук, оглядывания и восклицания: "Ах, как постарел!" или: "Ах, как поседел!" - за которыми, впрочем, сейчас же следовало: "Что ж я, однако ж: совсем не постарел! какой был, такой и остался... даже удивительно!"
– Нет, не за делом, - ответил я, - а именно "так".
– Ну, и слава богу! на старинное пепелище посмотришь, могилкам поклонишься, родным воздухом подышишь - все-таки освежишься! Чай, у Лукьяныча во дворце остановился? да, дворец он себе нынче выстроил! тесно в избе показалось, помещиком жить захотел... Ах, мой друг!
Это было высказано не без ехидства, но не потому, чтобы она питала к Лукьянычу какое-нибудь зло, а просто "так". Как, мол, это мужик себе "дворец" выстроил - чтой-то уж больно чудно!
Начались расспросы, хорошо ли живется, здоровье паче всего в исправности ли, продолжаю ли я по сатирической части писать и т.д.
– А я, мой друг, так-таки и не читала ничего твоего. Показывал мне прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление,
– Помилуй, при чем же тут родство?
– времени у тебя, вероятно, нет - вот и все.
– Ах! времени-то нет - это так; это ты правду сказал. Так мало, так мало у меня времени, что если бы, кажется, сорок восемь часов в сутках было, и тех бы недостало, чтобы все дела переделать. А впрочем, ты не думай, чтобы я совсем не интересовалась тобой. Всякий раз, как детям пишу, всегда об тебе спрашиваю. Ну, Коронат - тот молчит, а Феогностушка частенько-таки об тебе уведомляет. Ах, как ты, однако ж, постарел! и в особенности поседел! так поседел! так поседел! Постой-ка, я поближе на тебя посмотрю... А что ж, впрочем... нет! какой в последний раз приезжал, таким и теперь остался! Право-ну, ни на волос не переменился!
– Да что же ты все обо мне; ты лучше о себе расскажи!
– откликнулся я, когда она уж достаточно повертела меня во все стороны.
– Что же я могу тебе о себе сказать! Моя жизнь - все равно что озеро в лесу: ни зыби, ни ряби, тихо, уединенно, бесшумно, только небо сверху смотрится. Конечно, нельзя, чтоб совсем без забот. Хоть и в забытом углу живем, а все-таки приходится и об себе, и о других хлопотать.
– И ты счастлива?
Я очень хорошо заметил, что при этом вопросе ее нос слегка вздрогнул; но, по-видимому, она сейчас же вспомнила, что, по кодексу родственных приличий, никогда не следует упускать случая для лганья, - и поправилась.
– Откровенно тебе скажу: очень я, мой друг, счастлива!
– лгала она, - так счастлива! так счастлива, что и не знаю, как бога благодарить! Вот хоть бы Нонночка - никогда я худого слова от нее не слыхала! Опять и муж у нее... так ласков! так ласков!
Сказавши это, она быстро кинула на меня испытующий взгляд, не слыхал ли, мол, чего, но, должно быть, ничего не прочитала на моем лице и успокоилась.
– Вот и Феогностушка тоже - так меня радует!
– Продолжала она лгать, - ни грубого слова, ни претензии - никогда! Ласковый мальчик! откровенный! А ежели иногда, по молодости лет, и впадет в ошибку (она бросила на меня новый испытующий взгляд) - ну, сейчас же и поправится: "Виноват, маменька!" И обезоружит. Ах, мой друг! великая эта милость божия, коли дети родителей почитают! Почтением да ласкою - только ведь этим и держится свет! Ежели дети родителей почитают, то и родители, с своей стороны... Вот Коронат - ну, про этого... А впрочем, грех мне роптать, друг мой. Всем господь свой крест посылает, ну и мне, стало быть...
Она задумалась и сомнительно покачала головой.
– Что ж, и Коронат, кажется, - хороший молодой человек!
– счел долгом вступиться я.
– Как бы тебе сказать, голубчик! Для других, может быть, и хорош, а для меня... Не знаю! не вижу я от него ласки! Не вижу!
– Тебе бы всё ласки! а ты пойми, что у людей разные темпераменты бывают. Один любит приласкаться, маменькину ручку поцеловать, а другому это просто в голову не приходит. Коронат скромен, учится хорошо, жалоб на него нет; мне кажется, что больше ты и требовать от него не вправе.