Тревожные годы
Шрифт:
Это было для меня загадкой, страшнее всех призраков старого замка. Как ни ужасны были турки, томившиеся под землею, как ни грозен старый граф, усмирявший их в бурные ночи, но все они отзывались старою сказкой. А здесь что-то неведомо-страшное было налицо. Что-то бесформенное, неумолимое, твердое и жестокое, как камень, склонялось над маленькою головкой, высасывая из нее румянец, блеск глаз и живость движений. "Должно быть, это бывает по ночам",- думал я, и чувство щемящего до боли сожаления сжимало мне сердце.
Под влиянием этого чувства я тоже умерил свою резвость. Применяясь к тихой солидности
Эти беседы с каждым днем все больше закрепляли нашу дружбу с Валеком, которая росла, несмотря на резкую противоположность наших характеров. Моей порывистой резвости он противопоставлял грустную солидность и внушал мне почтение своею авторитетностью и независимым тоном, с каким отзывался о старших. Кроме того, он часто сообщал мне много нового, о чем я раньше и не думал. Слыша, как он отзывается о Тыбурций, точно о товарище, я спросил:
– Тыбурций тебе отец?
– Должно быть, отец,- ответил он задумчиво, как будто этот вопрос не приходил ему в голову.
– Он тебя любит?
– Да, любит,- сказал он уже гораздо увереннее.- Он постоянно обо мне заботится и, знаешь, иногда он целует меня и плачет...
– И меня любит и тоже плачет,- прибавила Маруся с выражением детской гордости.
– А меня отец не любит,- сказал я грустно.- Он никогда не целовал меня... Он нехороший.
– Неправда, неправда,- возразил Валек,- ты не понимаешь. Тыбурций лучше знает. Он говорит, что судья - самый лучший человек в городе, и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да еще поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих...
– Что из-за них?
– Город из-за них еще не провалился,- так говорит Тыбурций,- потому что они еще за бедных людей заступаются... А твой отец, знаешь... он засудил даже одного графа...
– Да, это правда... Граф очень сердился, я слышал.
– Ну, вот видишь! А ведь графа засудить не шутка.
– Почему?
– Почему?
– переспросил Валек, несколько озадаченный...- Потому что граф - не простой человек... Граф делает, что хочет, и ездит в карете, и потом... у графа деньги; он дал бы другому судье денег, и тот бы его не засудил, а засудил бы бедного.
– Да, это правда. Я слышал, как граф кричал у нас в квартире: "Я вас всех могу купить и продать!"
– А судья что?
– А отец говорит ему: "Подите от меня вон!"
– Ну вот, вот! И Тыбурций говорит, что он не побоится прогнать богатого, а когда к нему пришла старая Иваниха с костылем, он велел принести ей стул. Вот он какой! Даже и Туркевич не делал никогда под его окнами скандалов.
Это была правда: Туркевич во время своих обличительных экскурсий всегда молча проходил мимо наших окон, иногда даже снимая шапку.
Все это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него:
VI. СРЕДИ "СЕРЫХ КАМНЕЙ"
Прошло еще несколько дней. Члены "дурного общества" перестали являться в город, и я напрасно шатался, скучая, по улицам, ожидая их появления, чтобы бежать на гору. Один только "профессор" прошел раза два своею сонною походкой, но ни Туркевича, ни Тыбурция не было видно. Я совсем соскучился, так как не видеть Валека и Марусю стало уже для меня большим лишением. Но вот, когда я однажды шел о опущенною головою по пыльной улице, Валек вдруг положил мне на плечо руку.
– Отчего ты перестал к нам ходить?
– спросил он.
– Я боялся... Ваших не видно в городе.
– А-а... Я и не догадался сказать тебе: наших нет, приходи... А я было думал совсем другое.
– А что?
– Я думал, тебе наскучило.
– Нет, нет... Я, брат, сейчас побегу,- заторопился я,- даже и яблоки со мной.
При упоминании о яблоках Валек быстро повернулся ко мне, как будто хотел что-то сказать, но не сказал ничего, а только посмотрел на меня странным взглядом.
– Ничего, ничего,- отмахнулся он, видя, что я смотрю на него с ожиданием.- Ступай прямо на гору, а я тут зайду кое-куда,- дело есть. Я тебя догоню на дороге.
Я пошел тихо и часто оглядывался, ожидая, что Валек меня догонит; однако я успел взойти на гору и подошел к часовне, а его все не было. Я остановился в недоумении: передо мной было только кладбище, пустынное и тихое, без малейших признаков обитаемости, только воробьи чирикали на свободе да густые кусты черемухи, жимолости и сирени, прижимаясь к южной стене часов-ни, о чем-то тихо шептались густо разросшеюся темной листвой.
Я оглянулся кругом. Куда же мне теперь идти? Очевидно, надо дождаться Валека. А пока я стал ходить между могилами, присматриваясь к ним от нечего делать и стараясь разобрать стертые надписи на обросших мхом надгробных камнях. Шатаясь таким образом от могилы к могиле, я наткнулся на полуразрушенный просторный склеп. Крыша его была сброшена или сорвана непогодой и валялась тут же. Дверь была заколочена. Из любопытства я приставил к стене старый крест и, взобравшись по нему, заглянул внутрь. Гробница была пуста, только в середине пола была вделана оконная рама со стеклами, и сквозь эти стекла зияла темная пустота подземелья.
Пока я рассматривал гробницу, удивляясь странному назначению окна, на гору вбежал запыхавшийся и усталый Валек. В руках у него была большая еврейская булка, за пазухой что-то оттопырилось, по лицу стекали капли пота.
– Ага!- крикнул он, заметив меня.- Ты вот где. Если бы Тыбурций тебя здесь увидел, то-то бы рассердился! Ну, да теперь уж делать нечего... Я знаю, ты хлопец хороший и никому не расскажешь, как мы живем. Пойдем к нам!
– Где же это, далеко?
– спросил я.
– А вот увидишь. Ступай за мной.