Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Как бы вдевятером не пришлось!
– заметил Скачко.
Он не отрывал взгляда от Седого. Тот забился в угол и испуганнорастерянным взглядом наблюдал за всем, что происходило в раздевалке.
– У Седого душа в пятки ушла, - объяснил Скачко.
– Видали, трясет красавчика, еще рассыплется в штрафной.
– Его ансамбль песни и пляски напугал!
– презрительно сказал Дугин.
Николай прилег на полу, на ворохе одежды, которую ему подкинули товарищи. Он чувствовал себя героем дня и давал короткий
– Придумают же проклятые фрицы!
– запоздало поразился Фокин.
– С ними обхохочешься!
Седой взглянул на него с недоверием: зачем Фокин притворяется? Разве ему не страшно?
– Психическая атака, - морщась от боли, сказал Павлик.
– Помните, в «Чапаеве»?
И все вдруг вспомнили любимую картину, родного Чапая, и стало грустно, что между былой жизнью и нынешней пролегла такая ужасная пропасть. И никому пока не пришло в голову, что жизнь теперь столкнула и их в такой же схватке с врагами.
– Я даже растерялся, - признался Фокин.
– Думаю бить по воротам или не бить! Нет же таких правил, чтобы давать концерты на поле. Ударить хотел: смотрю, где мяч, а он у ихнего капитана в руках. Интересно: засчитали бы гол, если бы я забил?
Весь этот разговор шел мимо Скачко. Он недобро уставился на Седого, словно испуг Седого задевал его лично, задевал больше, чем кого-либо другого в команде.
Наконец, Скачко подошел к нему:
– Чего ты испугался? Чего? Тысячу лет жить хочешь?
– Хочу, - признался Седой.
– Не тысячу, немного… но жить. Жить!
– Ты!… - Миша выругался.
– Я бы тебя убил там, на поле! Седой мучительно улыбнулся.
– Трус!
– закричал Скачко.
– Ты на него посмотри!
– Он кивнул на Павлика.
– Мальчик, а как держится! Он что - хуже тебя? Нажился на свете?
– Миша!
– Павлик с усилием повернул голову и попросил: - Не мучай его, он будет играть. Все у него пройдет, он хорошо будет играть. Он же понимает - теперь вам вдесятером…
Но унять Скачко было не просто.
– Кирилла вспомни, гад! Седой виновато пожал плечами.
– Значит, ты лучше всех! Посмотри на себя, ты уже старик. Не живешь, и так не живешь.
– Я боюсь, - сказал Седой.
– Люди сошли с ума. Ты разве не видишь? Я буду играть, буду, - повторил он покорно, - но ты знай, Миша, люди сошли с ума.
Седой откинулся к стенке и замер в гнетущей неподвижности, закрыв глаза. Скачко пригляделся к нему, недоумевая и заново проникаясь злостью, потом махнул рукой и отошел. Петр озабоченно осматривал ногу Павлика.
– Доктора надо бы.
Павлик вспомнил: Грачев обещал прийти на матч.
– Геннадий Иванович где-то здесь, - сказал он.
– Грачев. Полина ушла на поиски.
Соколовский использовал оставшиеся минуты для подготовки ко второму тайму. О первой половине говорить нечего, все
В пример он поставил Павлика, Дугина и Петра - только мобилизовав волю и энергию, можно чего-то добиться. Иначе не выиграть. Цобель подсуживает, дальше, надо думать, будет хуже.
Пришел Грачев. Полина не нашла его в толпе, он явился сам, заметив, что Лемешко и Григорий вынесли Павлика на руках.
Грачев держал себя с Павликом как с маленьким, гладил его шевелюру и с нежной укоризной приговаривал:
– Ах, Павлуша, Павлуша, разве это дело для тебя, интеллигентного юноши, тягаться с буйволами, с беспардонным хамьем.
– Геннадий Иванович!
– сконфуженно шептал Павлик.
– Я не маленький…
Разув неповрежденную ногу Павлика, Грачев сжал в ладони его тонкие пальцы.
– Холодные, - сказал он, - а эта нога горит!…
Он беспомощно огляделся и, заметив Мишу Скачко, бросился вдруг к нему.
– У меня для вас, Миша, новость, счастливая новость: Зина жива! Миша сразу не понял: сколько стоит мир, еще никто не сообщал радостных известий с таким мрачным видом.
– Ваша сестра жива!
На глазах Грачева показались слезы.
– Почему же вы плачете?
– Старею.
– Хотите меня успокоить?
– Миша не поверил.
– Чтобы мне играть было легче, да?
– Клянусь памятью жены!
– воскликнул Грачев.
– Зина жива.
– Откуда вы знаете?
– Оттуда вернулась женщина, представьте, вернулась - бывает и так. Привезла привет, и письмо есть, его принесут мне.
Грачев был привычно сдержан, и теперь, когда он солгал Мише, тот поверил ему. Письмо от Зины уже лежало в кармане Грачева, он не хотел отдавать его Мише до конца матча. Скачко заметался по раздевалке, его обнимали, похлопывали дружески по спине, пока, наконец, он снова не наткнулся на Седого.
– Ох, и псих же ты!
– накинулся на него Миша.
– Ну, чего тебя трясет?
– повторил он свои неотвязный вопрос, на этот раз без озлобления, прощающе.
Вернулась Полина с ведром воды и кружкой.
Следом в дверях показалась высокая фигура Рязанцева. Он шагнул в раздевалку деревянно, принужденно, будто выполняя обременительную обязанность.
Все замолчали.
Скачко жадно выпил кружку воды, снова зачерпнул немного и протянул Седому; тот покачал головой.
– Год уже настоящего чая не пил, такого, чтобы аромат в нос ударял, - сказал Седой грустно и, видя, что Скачко снова прикладывается к кружке, задержал его руку.
– Хватит, играть трудно будет.