Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Дай закурить, Костя.- Старпом присаживается на табурет.
Механик отводит виноватый взгляд, прикручивает до отказа кран и говорит:
– У меня еще утром кончились. Я… пошутил…
Старпом тяжело сглотнул слюну, будто вместе с ней проглотил и вертевшееся на языке словцо. Отвел взгляд от механика.
– Я достану,- вызвался Виктор.- У Саши есть.
Он взлетел по трапу и, прогромыхав по верхней палубе, хлопнул дверью рубки. «Справный матрос будет,- с сочувствием подумал старпом.- С огоньком, с интересом до всего…» Чок, чок, чок!
– отбили по палубе кованые каблуки. «Дал Сашко папиросу или не дал?..» У Виктора за ушами
– Ладно с ней,- отмахнулся механик.
Дядя Костя знает, что старпом не может без курева. После гражданской войны Петрович тяжко заболел. Потерял на время память, несколько лет провел в больнице и только на море успокоился. Ровный шум прибоя успокаивал его. Лечила ласковая черноморская волна. Табак тоже помогал. Без табака Петрович плох, это знает вся команда.
Старпом закурил, и вместе с приятно саднящим в груди дымком к нему вернулось спокойствие.
– Надо перегонять воду. Без воды помрем.- Он озабоченно трет короткое переносье.- И пайку надо урезать, а то Виктора с гальюна не выгонишь…
– Я и то похудел,- огрызается парень.- Голодным ходить, что ли?..
– Урезать пайку,- приказывает старпом, обращаясь к коку.- Ты все запиши, сколько чего осталось.
Кок пожимает плечами.
– Я наперечет знаю.
– Надо записать,- сердится старпом.- До единого грамма. Ясно?
Чего писать?.. Раз, два-и обчелся. Хлеба нет. Вода-долой. Может быть, и наберется ведерко в расходных бачках. Это на один день, да и то потому только, что машина стоит. Ящик сушеного картофеля, пол-ящика макарон, немного вермишели, остатки риса - килограмма три. Бутыль трескового жира, киселя вишневого восемь пачек, две пачки китайского чая и соли на два-три дня, не больше. Консервов осталось немного: треть пропала в кормовом трюме - банки пробиты, треть съели за несколько дней дрейфа. Если бы старпом потребовал от кока список того, чего нет на катере, что надо получить у начальства, тогда другое дело. Тогда стоило бы браться за карандаш и выводить в продовольственной ведомости названия продуктов, вес, количество ящиков, пачек, банок, бутылок и прочее… Главное- нет муки. Хлеба нет. Соли и сахара нет. Нет пресной воды…
– Воду надо перегонять,- повторяет старпом. В памяти возникают виденные в хатах станичников самогонные аппараты: чаны, кастрюли, частые изгибы змеевиков.
Кок будто прочел его мысли.
– Эх,- вздыхает он,- сюда бы бабу-самогонщицу, я бы с ней в камбузе воду варил!
– Опреснитель придется сделать.- Дядя Костя озабоченно оглядывается, прикидывает насчет инструментов и трубки для змеевика.- Большая кастрюля нужна…
– Не дам,- говорит кок.- Придем на комбинат, мне за кастрюлю шею намылят.
– Кастрюля цела останется,- объясняет механик. Он уже видит опреснитель весь, целиком, не надо и чертежа набрасывать.- Крышку немного попортим. Крышка ничего, шторм спишет.
Виктор приносит из камбуза большую, пошире чугунки, кастрюлю и вместе с коком остается в машинном помогать дяде Косте.
– Гнать воду будем в кубрике,- говорит механик, принимаясь за дело.- Угля мало, нельзя в двух местах кочегарить.
Виктор забыл, что хотел завалиться спать, когда сдаст вахту. Поддерживал крышку, пока механик пробивал в ней отверстие и развальцовывал его. Помогал гнуть у чугунки раскаленную трубку и прилаживать
Виктор, быть может, единственный из всей команды, в чью душу еще не закрался страх. В разгул шторма и ему случалось трусить. Он так и говорил о себе - труханул! Это был минутный испуг, короткая спазма страха, от мысли, что нет, не уцелеть им, перевернет катер- и конец. Катер кренило на сорок градусов. Но тонкая мачта всякий раз медленно выравнивалась, и Виктор тут же смеялся над своим испугом.
Теперь ему не было страшно: их, конечно, найдут. Вот и Саша говорит - найдут. А уж Саша знает, он не бросает слов на ветер…
Темень обложила катер. Фонарь на мачте слабо освещает океан, и кажется, что катер не двигается с места, а только раскачивается, пропуская волну.
Дверь из кубрика приоткрыта: пока возились с опреснителем, прилаживали кастрюлю к чугунке, стало угарно. Кок вовсю раскочегарил печку, и первые алмазные капли тяжело, с приятным шорохом срываются в эмалированный чайник.
Виктор глушит по столу черными костяшками домино так, что дядя Костя поругивается, то и дело поправляя ломающийся строй костяшек. Равиль и механик играют тихо и молча проводят большим пальцем по столу, когда их прокатывают. Но чаще прокатываются кок и Виктор и шумят так, что их слышно даже на верхней палубе.
Катер движется медленно, не быстрее полумили в час. Застыв у брашпиля, старпом думает свою невеселую думу. Он надел кирзовые сапоги: в ботинках, даже в шерстяных носках, мерзнут ноги: у старпома быстро стынут ноги, особенно в сырую погоду. В его рундуке есть и вторая пара огромных, на великана скроенных болотных сапог, с голенищами до паха. Такие сапожища носят рабочие на слипе, при разделке китов, да, видать, поизносились они, ну и сунули старье в счет нормы на катер. «Жучок» все стерпит!
Стартам загибает узловатые, сведенные подагрой пальцы. Второе декабря. Третье. Четвертое. Пятое. Шестое. Седьмое… Десятое… Десять суток носит их!
Десять суток - это серьезно. Конечно, их ищут. Петрович вспоминает, как искали однажды рыбацкий мотобот в Черном море или сейнер, сорванный с якоря и унесенный в Берингово море из Олюторского залива на Камчатке. Искали не только гражданские и военные суда, но и авиация. Не бросать же людей в океане!
От мысли, что их ищут, на сердце старпома теплеет. Но рука с загнутыми для счета пальцами все еще напряжена… Десять суток! Все-таки десять суток…
Их ищут уже с неделю. Поиски стоят больших денег. Петрович знает цену горючему, машинному маслу, мельканию поршней, поворотам зубчатых колес, звону якорных цепей и даже сигнальным огням на мачте. Все это слагается в тысячи и десятки тысяч рублей. Немалые деньги, за них кому-нибудь придется и отвечать.
И старпом шаг за шагом восстанавливает в памяти все подробности дрейфа, с той минуты, когда он убедился, что катеру не подойти к пирсу «Подгорного», чтобы принять на борт капитана и старшего механика. Первые трое суток сливались в одно изнурительное стояние у штурвала. Казалось, нечего и вспомнить, кроме воя ветра, бешенства волн и отчаянного крена катера. А когда ветер унялся, Петрович лег курсом на северо-восток. Он хотел достичь берега Камчатки, если не удастся пройти южнее на самые Курилы. Но ветер дал им недолгую передышку. Подул сильный антициклон, а затем направление ветра стало часто меняться, заставляя и катер менять курс.