Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Но он не уходил, как будто страх пригвоздил его к месту.
– Меня отпустили!
– Миша подосадовал на себя за минутную слабость.
– Слышите? Я с пропуском, не бойтесь.
– Их расстреляли, - сказал Знойко, еще не отойдя испуганным сердцем.
– Вон там, - он показал на соседнюю, проходную, комнату.
– Маруся видела. С того дня она и стала седеть…
Женский голос снизу окликнул Знойко, а Миша смотрел мимо него, на стену, в которую должны были войти пули, убившие его близких.
Торопясь, Знойко рассказал
– …Хороший человек Грачев.
– Знойко прислушивался к приближавшимся осторожным шагам.
– Как отец смотрел за Зиночкой. Потом управа объявила набор в медицинский институт, обещали паек, льготы… и тут обманули. Им молодых собрать надо было, молодые прячутся. В первый же день похватали студентов - и в Германию. Это Маруся идет… - шепнул он.
– Раньше лестница под ней дрожала, а теперь, слышишь, идет тихо, как ветерок…
Но Миша не слыхал ни шагов, ни озабоченного, призывного бормотания жены Знойко: «Васенька, Васенька!…»
В комнату вошла темноволосая стройная женщина с резкими полосами седин.
– Васенька… - повторила она, но, узнав Мишу, кинулась к нему.
– Господи! Родной ты мой! Жив! Жив!
– Обняв его и раскачиваясь всем телом, она продолжала с укором: - Говорила, он жив, а ты не верил. Ты ни во что хорошее не веришь, Вася… - Вдруг она заголосила, прижимая Мишу к плоской, пахнущей керосином и луком груди: - Сиротинушка!
Снизу поднимались встревоженные соседи. Темнело, и в густых сумерках Миша никого еще не узнавал.
– Это Михаил!
– взволнованно объясняла Знойко.
– Миша Скачко! Хозяин квартиры…
– Хозяин пришел, - с облегчением обронил кто-то в темноту коридора.
– Скачко.
– Обживется, - сказал хрипловатый женский голос.
– И мы не в хоромы въезжали.
– Бачишь, кирпич собрал, стол себе сделал. Теперь хоть гостей зови: скорый на руку!
– Голос незнакомый, тонкий и какой-то равнодушный, без страсти.
– Ах ты, пес!
– крикнула женщина.
– Ты ж по всему кварталу мебель награбил. Стулья, столы до потолка, як в комиссионном, стоят… А человеку кирпича жалеешь. На, возьми, подавись ты… - Она наклонилась, схватила кирпич и бросила в ноги коренастому человеку.
– На, собака! На, ненажора!
Человек отскочил.
– Пусть селится, - сказал кто-то примирительно, - крышу починит, и нам лучше будет…
Послышался тревожный шепот:
– Из лагеря бежал… бритый…
– Разрешение управы нужно, - настаивал коренастый, ловко вытирая сапог о штанину.
– Документ. Без документа нельзя.
Миша подошел к нему и всмотрелся в широкоскулое лицо. Человек глядел на него внимательно, без страха.
– Ты
– прохрипел Скачко, чувствуя, что сейчас схватит кирпич и ударит плашмя, как по стене, по этому плоскому лицу.
У человека не дрогнул ни один мускул.
– Распустились при большевиках…
Скачко ударил его кулаком. Широкое лицо качнулось в сторону и куда-то исчезло. Человек присел. Потом послышался топот на лестнице и резкий фальцет:
– Рятуйте!
Жизнь запутывалась. Скачко плохо различал оставшихся в комнате людей - они шарахнулись ъ стороны, под прикрытие стен.
– Где Саша?
– спросил он неожиданно.
– В субботу она во второй смене, - ответила Знойко, одна попрежнему стоявшая рядом с Мишей и смотревшая на него с сочувствием и сожалением.
– Саша на швейной фабрике работает, это через весь город идти, - объяснила она.
– Р-я-атуйте!… - донеслось уже с улицы.
Только теперь Миша почувствовал, как больно он ушиб пальцы. Кто-то положил ему руку на плечо - рядом оказался человек с суровым, аскетическим лицом. Скачко угадал его скорее сердцем, чем глазами.
Грачев!
– Пойдемте ко мне, Миша.
– Грачев сжал пальцами его плечо и подтолкнул Скачко к выходу.
– Мне нужно рассказать вам о Зине… - Его суровый бас неожиданно дрогнул, смягчился. Грачев кашлянул по-стариковски, взял Мишу за руку.
– Шагайте за мной.
– Он ощутил неуверенность Миши.
– Пошли! Ничего, держитесь крепче.
Послушный сухой, холодной руке, Скачко двинулся к лестничной площадке, затем вниз, в комнату бывшего учителя истории. Рука у Грачева оказалась сильная, грубая, с жесткими буграми мозолей.
4
– …Зиночка многому меня научила, сама того не подозревая. И я скорблю о ней, вероятно, больше вашего, глубже, что ли… Вы не обижаетесь на меня?
– Миша избегал взгляда Грачева и, лежа, с хмурым безразличием разглядывал комнату.
– Ну и ладно, и хорошо… Если это только не равнодушие ко всему на свете, - добавил он требовательно.
– Теперь и с этим сталкиваешься.
– Сегодня трудный день, - Миша приподнялся, опершись на локоть. Была в нем раздражавшая Грачева уклончивость, нежелание торопить разговор, который не принесет ни облегчения, ни надежды: сегодняшний день слишком много отнял у него.
Грачев молча покормил его холодной картофельной запеканкой, ломтем кукурузного хлеба и луком с солью. После ужина Мишу охватила слабость, пришлось лечь на обглоданный временем клеенчатый диван.
– Перед сестрой я виноват…
– Мы не всегда понимаем близких, - мягко сказал Грачев, словно оправдывая. Мишу.
– Даже красоту близких людей не умеем разглядеть толком. Вам это не приходило в голову?
– Миша покачал головой.
– Это от возраста. Или склад характера таков. Вы ведь это… - Грачев замялся, подыскивая слово, и, неожиданно для себя, качнул правой ногой.