Тревожный берег
Шрифт:
Замула появился на палубе во весь рост — высокий, загорелый. Он был рад неожиданному гостю.
— А, Филипп! Заходи!
Филипп не заставил себя ждать. Валентин вытер ветошью руки, они поздоровались.
— Ну как служба? Продвигается к концу?
— Добиваю помаленьку.
— А что так, помаленьку-то?
— Зачем спешить? Тише едешь — дальше будешь.
— А к нам… все еще решаешь? — Замула кивнул на дизель.
— Да так… Думаю, как бы не промахнуться.
— Чудак! Да о каком промахе речь? Работа тебе знакомая. Зарплата вполне приличная, а
— Это ясно, Валентин. А люди-то сейчас где?
— Да сегодня же день рыбака — получка.
— Понятно.
— Слышал я, Филипп, что ты с завхозом нашим, с Семенюком, вроде бы двигатель какой-то делаешь. Может, вечный двигатель изобретаете, а ты скрытничаешь.
— Это точно. Оживляем размороженный движок. Трещина там, но заделать можно. Вот и колдуем. Скоро готов будет. Как тягловая единица, конечно, не пойдет, а на подхвате в хозяйстве вполне сгодится.
— Ну что ж, это здорово. Может, помощь совхоза какая нужна — скажи. А впрочем, я и забыл, ведь все техническое через Семенюка проходит. Он и достанет.
Так, беседуя, стояли Бакланов и Замула возле борта мотобота до тех пор, пока на круче холма не показалась на тропинке группа мужчин.
— О, ваши с денежками топают! — весело заметил Филипп.
— С денежками только Василь Резниченко. Потому как холостяк, а остальных жинки наверняка выпотрошили. Хотя тот не рыбак, кто заначку не сделает.
— Резниченко — это что орденом награжден?
— Да. Трудовое Красное Знамя на целине заработал и у нас медаль «За трудовую доблесть». Вот так, Филипп. Резниченко что! — продолжал Замула. — Ты у Ивана Ивановича в День Победы ордена видел? Вся грудь — от плеча до плеча. Морская пехота. Весь изранен. Три раза тонул. В декабре сорок первого несколько часов плыл вдоль побережья с донесением. Вот так.
— Юлькин отец?
— Он самый. А ты бы спросил у него как-нибудь на правах будущего родственника! — Замула засмеялся.
«Ишь ты, — подумал Филипп, — и этот знает, что я за Юлькой ударяю…»
Рыбаки приближались. Уже слышны были оживленные голоса. Впереди шагал Иван Иванович. Глядя на него, Филипп признался:
— До родственников нам еще — как отсюда до Африки.
— Да что ты говоришь? — удивился Замула. — А я-то прикидывал, что осенью комсомольскую свадьбу сыграем. Новому рыбаку с дочерью рыбака… Звучит? А может, все же закатим, а?
— Посмотрим, — дипломатично ответил Филипп. «Ладно, покалякаю малость и двину в совхоз», — решил он.
13
Еще утром, приехав в Морское, Андрей Русов заказал на вечер переговоры с Людмилой. Не потому, что за это время получил от нее лишь четыре письма, а сам написал намного больше, а просто очень хотел услышать ее голос. Разница во времени позволяла ему звонить, когда Людмила могла быть дома. Если в Морском сейчас пятый час вечера, то на Урале — седьмой. Андрей, не очень
— До пяти часов еще сорок пять минут, — сказала девушка в очках, сидевшая за телеграфным аппаратом и у телефонов. Аппарат застучал, и белая стружка телеграммы стала укладываться на пол.
— Разговор мы гарантируем не сразу, в течение часа, начиная с пяти, — опять тем же строгим тоном предупредила девушка, но Андрей заметил, что за стеклами очков вовсе не сердитые глаза, что девушка очень хочет казаться строгой и самостоятельной. «Работает недавно», — подумал Андрей и вспомнил, как долго и наставительно говорила с ней уходившая домой сменщица.
Андрей сел на скрипучий старенький стул. Раньше, когда он служил в Морском, бывать здесь приходилось часто, но за время, пока не был на почте, ничего не изменилось. Все та же фанерная голубая будка, легонькая дверца… «Изоляция — шик модерн!» — улыбнулся Андрей. На стене все тот же плакат, призывающий граждан хранить имеющиеся у них лишние деньги в сберегательной кассе. Бодрый молодой человек загадочно улыбался с плаката, суля тем, кто последует его призыву, простиравшееся за спиной голубое море, белый пароход и пальмы на курортном берегу. Все, кроме пальм и курортного берега, у Русова было в избытке, содержание плаката он знал наизусть и потому думал о предстоящем разговоре с Людой и о сегодняшнем дне…
Перед собранием забежал он на позицию роты капитана Шахиняиа. Туда, где раньше служил. Заглянул на свою станцию, поговорил с ребятами, с лейтенантом Кучеровым.
— Ну и как там тридцать третий пост? — спросил лейтенант. — Курорт по сравнению с нашим?
Раньше бы, до прихода на тридцать третий, Андрей подтвердил бы — точно, курорт, но сегодня служба там не казалась ему легкой и безоблачной. Хотя, безусловно, здесь, в расчете Кучерова, работа потруднее. Расчет включен в график боевого дежурства, и одно это говорило о многом…
Русов ответил, что работы хватает, не боевой — так другой.
— Это факт, — согласился Кучеров и задумчиво добавил, что лейтенант Макаров все в госпитале…
— Как его здоровье? — поинтересовался Андрей. Он лишь по разговорам знал о лейтенанте Макарове, начальнике тридцать третьего поста. Слышал, что Макаров — «морж», что зимой, идя купаться, поскользнулся, сломал ногу и, пока добрался до поста, крепко простыл…
— Да что-то с легкими. И закаленный вроде был, а вот не уберегся.
— Вылечат. Сейчас не такие болезни вылечивают, — убежденно сказал Русов.
— Должны. Иначе всю госпитальную медицину надо переквалифицировать в управдомы.
Довольный своим отношением к медикам, двадцатилетний крепыш Кучеров дернул за околыш полевую фуражку и протянул крепкую, сухую ладонь:
— Ну, будь здоров, Андрей! Всего! Как похудею здесь, попрошусь на тридцать третий.
— Милости просим. Только и у нас не поправитесь, это точно.
Да и вряд ли лейтенант Кучеров у себя на точке похудеет. У него от природы широкая кость. Оба поняли друг друга, засмеялись.