Трейдер. Деньги войны

После некоторого затишья за дверью плеснула вода, раздался злой шепот сквозь зубы, плевок, а потом чавкающий звук, который бывает, когда сильно бьют по живому телу.

Скорее всего, кастетом.

Тем самым, который угрожал громила, когда запихивал Джонни в машину, где за рулем сидел второй бандит, со змеиной улыбкой под тонкими усиками.

Мальчика передернуло — он представил, что будет, если его ударят этой железкой.

С трудом сглотнув, он постарался выбрать местечко

почище, но это оказалось непросто. Пыльные ящики, сломанная мебель, раздерганные на прутья корзины и другое барахло заполняло темный подвал. На любой ровной поверхности громоздились бутылки вперемешку со старыми тряпками — рваными гардинами, клочьями протертой обивки, башмаками без подметок и прочей дрянью. Пахло мышами, затхлостью и пылью.

Джонни еще раз оглядел сыроватые стены без штукатурки — раствор между кирпичей кое-где крошился, да и сами кирпичи выглядели не лучше. Сдвинув валявшиеся на полу обрывки, он выбрал из кучи обломков относительно целый стул, поставил его на последний свободный пятачок у двери, а вместо сиденья бросил перевязанную бечевкой толстую пачку старых газет.

И сел на стул с ногами — в углу снова завозились крысы. Или мыши, что немногим лучше.

Разговор за дверью новыми поворотами не изобиловал:

— Dove il carico? — цедил первый голос.

— Vai al diavolo! — тихо, но отчетливо пробормотал второй.

— Ancora e piu forte, — чуть громче говорил первый

— Certo, fratello, — прогудел третий голос, не иначе, того громилы.

Снова шлепок удара, стон и еле слышное:

— Fanculo…

Еще удар, еще…

— Aspetto! — резко скомандовал первый. — Ecco un testardo…

Итальянские «diavolo», «forte» и «fratello» Джонни мог распознать — второй посылал всех к черту, первый приказывал бить сильнее, а третий именовал его «братом». А, ну еще ругательство «fanculo», которое знал каждый в Нью-Йорке и окрестностях.

Что делили макаронники тоже понятно — сухой закон едва-едва ввели, а уличные банды уже передрались. Вот и эта разборка наверняка из-за алкоголя…

Джонни закрыл глаза…

На улице стрекочет и замолкает мотоцикл, наверняка «Индиана», по ступенькам цокают подковками начищенные до блеска сапоги и в дом, навстречу двум бандитским стволам входит он, высокий и стройный, в развевающемся плаще.

— Это Одинокий Герой! — в ужасе вскрикивает бандит с усиками и тут же начинает стрелять.

Таинственный герой ловко уклоняется, скользит вдоль стены и бьет громилу в челюсть. Итальянец всхрюкивает, пятится, выбивает окно спиной и валится кулем наружу.

Одинокий Герой поворачивается к усатому:

— Вот ты и попался, мерзавец!

Бандит стреляет еще несколько раз, но все мимо, мимо! А герой мгновенно выхватывает у него дымящийся пистолет и отвешивает такую пощечину, что макаронник падает на колени и рыдает.

Скрипят

тормоза, топают ноги и в дом вваливаются человек двадцать в форме с треугольными петлицами. State Police, как обычно, появилась, когда все уже закончилось.

— Забирайте негодяев! — величественно говорит герой. — Предаю их в руки правосудия!

— Одинокий Герой! Это опять ты! — поражен лейтенант полиции.

— В подвале ящики с контрабандным виски, а мне пора! — он запахивает плащ, вскакивает на мотоцикл и мчится туда, где нужна помощь…

За дверью врезали еще раз, второй голос неразборчиво выругался…

Джонни открыл глаза, еще раз сглотнул и попытался расстегнуть ворот рубашки, но ему мешала бабочка. Та самая, за которую его дразнили в школе «Профессором» и которую он носил по требованию матери. Он с отвращением сорвал ненавистный бантик и бросил его в узкий проход, который не завалило хламом только благодаря двум закопченным решетками, что удерживали от обвала горы барахла слева и справа. Галстук угодил ровно между этих чугунин, как их, колосников?

Неважно.

— А-а-а-а! — заорали за дверью.

— Porca madonna! — что-то тяжелое грохнулось на пол.

— Faccia di merda! — следом раздались несколько ударов.

— Zittitelo! Veloce! — крики сменились глухим сопением и шумом возни.

Чтобы не слышать пугающих звуков, Джонни обхватил голову руками, зажал уши и попытался понять, как он оказался в такой заднице — грязная и тесная каморка в неведомых трущобах плохо совмещалась со всей его прежней жизнью.

С замечательным большим домом посреди огромного владения, частной школой, куда его возил шофер отца на автомобиле, собственным пони в конюшне и многими другими мелочами, обычными для высшего слоя.

Мальчик обвел взглядом подвал — ничто не напоминало ни его чистую комнату с окнами на южную сторону и пруд, ни даже вылизанный до полной безликости класс. О, как бы он хотел сейчас оказаться там, в ненавистной школе Hun Private в Принстоне! Пусть зудит мистер Гудман, ругает мисс Винслоу, пусть дразнят кретины-одноклассники и хихикают дуры-одноклассницы!

Вот же повезло попасть новичком в такой класс… Все дразнят, делают мелкие пакости, на перемене только и смотри, чтобы никто не поставил подножку. Это вам не католическая школа, где все заточено на молитвы и строгий монастырский порядок! Отец сразу сказал — католическую ни в коем случае!

Джонни невесело хмыкнул — страшно подумать, как бы его гнобили в тех местах, которые первоначально наметил отец. Там снобизм такой, что несмотря на все богатства семьи, младшего не взяли ни в Пеннингтон, ни в Уорлдоу, и уж тем более в Рутгерс, которая старше, чем сами Соединенные Штаты. Чтобы попасть в нее, надо иметь связи в обществе «Дочерей Американской революции», а еще лучше — быть потомком отцов-пилигримов или, на крайний случай, отцов-основателей. Так что приняли только в школу Хан, которой от роду пять лет.