Три аксиомы
Шрифт:
Сидор Кравченко — человек высокого роста, крепкого сложения и большой силы. Кисть правой руки с наружной стороны покрыта извилистыми шрамами, но Сидор Андреевич хорошо ею владеет, и даже почерк не изменился.
Про борьбу человека с волком есть у Чехова. Мне о таких случаях слыхать не приводилось. В безлюдной тайге нет волков, есть медведи.
— В вашей тайге и лесокрадов нет, — сказал лесник Рябошлык. — Встреча с лесокрадом тоже не сулит доброго. Я так полагаю, коли лихие люди пошли на отчаянность, так им и лесникова жизнь нипочем.
— Трусишь, Андреян? —
— Как ты ни оглядай, а в колхозе работа легче.
— Иди в колхоз, теперь начинают богато на трудодни давать. Я на твое место встану.
— Ты же наш начальник. Шестью лесниками командуешь.
— Разве не слыхал? Не будет объездчиков, будут участковые техники-лесоводы с образованием. У меня образования нема. Тридцать лет в лесничестве роблю. Мне срам в сторону подаваться, останусь лесником.
— Зараз образованных не найдут. Тебя же и оставят, Сидор Андреевич, до пенсии.
В каждой отрасли производства встречаются люди разных моральных уровней. Бывают лодыри, корыстолюбцы, любители словчить. Из лесного хозяйства такие отсеиваются; надолго задерживаются на работе энтузиасты.
Вот чему я был свидетелем в Новгород-Северском лесничестве на Черниговщине. Контора лесничества находится в том самом историческом городке, откуда в XII веке князь Игорь Святославович, герой «Слова о полку Игореве», повел свое войско на половцев.
Тут протекает веселая река Десна, и на ее холмистых берегах разместились сосновые леса. Приятные для глаза места: пригорки, разлоги, крутые обрывы, и очень их украшают зеленые кудри сосняков.
Работал в Новгород-Северском лесничестве пожилой объездчик Георгий Михайлович Селезень, местный крестьянин из села Мамекина. У Селезня под началом четыре лесника и две тысячи гектаров молодого сосняка, который сам же он и посадил за тридцать лет работы.
Весной Селезень промок на посадках под дождем и заболел. Посадки, как уже говорилось, ведут ранней весной, чуть только оттает земля, и спешат закончить в одну неделю, пока не начались полевые работы. Ведь приглашают сотни две колхозниц из ближайших деревень, и они согласны подзаработать в лесничестве, пока свободны, а позже им некогда.
Объездчику за всем надо доглядеть. Лесники тоже на своих участках народом командуют, но на свой глаз Селезень надеется больше. Сосновый сеянец — предмет деликатный, чуть присуши корешок на воздухе — он и погиб, засыпь лунку землей неправильно — не будет жить. Вот и ходит объездчик Селезень с участка на участок, следит, не сделали бы какого промаха.
От дождя куда же спрячешься? Не город — в подворотню не заскочишь, в троллейбусе не поедешь. Попадешь под дождь — ходи целый день мокрый.
Сколько за тридцать лет принял на себя дождевой воды! Продрогнет, прихворнет, и снова на ногах. А на этот раз крепко занедужил и впервые в жизни сказал:
— Дойду до лекаря.
Послушал его врач, постукал, градусник поставил под мышку и посоветовал:
— Тебе,
Запрягли в тележку лошадь, отвезли объездчика в живописный древний город, положили в больницу. И что бы вы думали? Такой корпусный, грузный мужик, крепкий с виду, а оказался у него туберкулез.
Само собой, болезнь затяжная, скоро от нее не отвяжешься. Лежит Селезень месяц, лежит второй. Товарищи его не забывают, навещают. А он каждый раз спрашивает:
— Как культуры? Все принялись? Сколько сосенок пожелтело? Ну, это дело терпимое. А как в восьмом квартале? А с уходом как? Пора уже второй уход делать.
Ему говорят:
— Ты не беспокойся, Георгий Михайлович! Раз такое дело, тебе надо поправляться. А про культуры ты не думай!
— Как же не думать? Я их не видал, какие они в этом году. Душа болит. Да и лежать здесь скучно. Погулять бы по соснячкам! Пахнут-то они как духовито! Свобода, солнце, ветерок.
Тридцать лет изо дня в день ходил человек по соснякам, а теперь вокруг него сомкнулись белые стены, и на одной расползлось по штукатурке от пролитой в верхнем этаже воды серое пятно, похожее на карту Азии. Тоскливо Селезню смотреть на пятно, слушать надрывный кашель соседей по палате, хочется на волю. По дому он не скучает: там тоже стены. Он вспоминает о самом лучшем, что видал в жизни, — зеленых борах над сверкающей полосой реки Десны, и его тянет в свои сосняки.
А время бежит. Врачи говорят:
— Можем вас, Селезень, выписать домой. Но к работе приступать рано. Да и вообще неизвестно, как дальше пойдет и когда вам по силам будет работа.
Мы дадим заключение во ВТЭК, и собес назначит пенсию. А больничный листок закроем. Так полагается. Да у вас и возраст подходящий для пенсии.
Пришел в больницу лесничий, а Селезень грустит:
— Вот и кончилось все. Я к лесничеству непричастный. Хотят перевести на пенсию.
— Так ведь ты, Георгий Михайлович, ничего не потеряешь. Пенсии теперь большие. А ты сколько получаешь? То же самое и выходит. А все твое хозяйство останется. Пенсионерам полагается и земля и покос.
Было дело еще до прибавки, когда лесохозяйственникам мало платили. Жили главным образом своим хозяйством. У Селезня есть корова, гуси гогочут, куры бегают белые с фиолетовыми пятнами на спинке. В Мамекине каждый хозяин метит своих кур чернильным карандашом, кто головку, кто хвост, кто правый или левый бок, чтобы разобраться:
— Це моя!
Ну и, конечно, помидоров, огурцов, капусты, картошки на своем огороде вволю.
Детей у Селезня нет, живет вдвоем с женой. Уйдет на пенсию — легче станет заниматься хозяйством. В те годы получился такой переплет: минимальный размер пенсии по новому закону сравнялся с окладом объездчика. Есть смысл перечисляться в пенсионеры. Но Селезень не желает.