Три аксиомы
Шрифт:
— Напрасно вы взяли большой вузовский учебник, — сказал профессор. — Он, конечно, труден для неподготовленного читателя. Но есть же учебник для колхозных лесоводов — два небольших томика, написанных с предельной простотой.
— Как бы ни был хорош учебник, — возразил хозяин дачи, — люди читают его не по своей охоте, а только под страхом получить на экзамене двойку. Дайте нам книгу, которая читалась бы без принуждения! Сто лет назад написана «Жизнь животных» Брема. Она существует и в многотомных и в сокращенных школьных вариантах, много раз перерабатывалась, переведена на многие
— Нечто подобное предпринималось и в лесном деле, — сказал профессор. — В начале XX века издана «Энциклопедия русского лесного хозяйства». Она ставила задачи популяризации лесоводственных знаний. Печатались и другие общедоступные книги, но они не получили распространения. Лесная наука действительно пребывает в глубокой изоляции от внимания общества. В этом вы правы. Только напрасно вы обвиняете нас, лесоводов. Тут не вина, а беда наша. Не мы обижаем, а нас обижают.
И профессор рассказал о том, как классик лесной науки Г. Ф. Морозов в свое время тщетно ратовал за то, чтобы лесоведение изучалось не только в специальных лесных институтах, но и на биологических факультетах университетов, чтобы оно было известно не только практическим работникам лесного хозяйства, но в элементарных своих основах — всему образованному обществу.
Все биологические науки изучаются в университетах, обо всех формах живых существ: и орнитология, и энтомология, и ихтиология, и микробиология, и многое еще другое. Все, за исключением лесоведения.
Университетская наука вошла в культуру народа. Она распространялась в обществе через среднюю школу. Из университетов выходили школьные преподаватели. Они, естественно, могли научить лишь тому, что знали сами. В школьных программах природоведения нашли себе место элементарные начатки и орнитологии, и энтомологии, и всего прочего, чем нагрузили в университете будущих учителей.
Лесоводственные же знания в университетах не изучались, в школьные программы не проникли, в учебный предмет не оформились, в обществе не распространились.
И это большой урон. Для такой лесистой страны, как Россия, понимание леса имело бы не меньший смысл, чем знакомство с биологией беспозвоночных. Ведь подавляющее большинство населения повседневно соприкасается с лесом, невольно влияет на его жизнь, ведет о нем споры. А споры-то получаются невежественные, знахарские, без достаточных знаний.
У меня давно чешутся руки написать понятную для всех книжку о лесах. Да боязно: станут ли читать? Если рассказать даже самое элементарное, и то на рассудок читателя ляжет порядочная нагрузка, придется ему понимать, запоминать и вообще шевелить мозгами.
Недаром говорится, что корень учения горек. И вот к этому горькому корню я влеку читателя. Влеку и ужасаюсь: а вдруг да он вырвется, кинется наутек.
Впрочем, что ж гадать:
Миллионы людей любят лес, с жаром о нем говорят, принимают близко к сердцу всякого рода известия о лесах и живо интересуются их судьбой. Так неужто же никто не пожелает познакомиться с законами жизни леса? Не может этого быть! Ну, а если кто не хочет, того не заставишь никакой хитростью.
Наша любовь к древесной растительности начинается в городе. Именно здесь, среди каменных домов, на земле, одетой в бетон и асфальт, мы наиболее ценим шелест зеленых листьев и с особой заботой оберегаем деревья.
Начало июля в Москве. Целый день жаркое солнце калило кирпичные стены и железные крыши. На размягченном от жары асфальте каблуки пешеходов стали оставлять вмятины.
К вечеру ветер словно устал вентилировать нагретый город и затих; сгустилась духота.
Я шел по Садово-Кудринской улице. С рокотом и гулом катились по мостовой табуны автомашин: разноцветные «Москвичи», «Волги», «Победы» и много грузовиков со всякой поклажей.
Они заполнили улицы десятью бегущими вереницами: пять обгоняли меня, пять неслись навстречу по другому боку мостовой.
На перекрестке зажегся красный фонарь светофора, и движение остановилось. Машины сгрудились в плотную пробку, шум затих. И пока двигался поперечный поток и торопливо пробегали через улицу пешеходы, автомобили на Садовой стояли и молчали. А потом открылся зеленый фонарь, пришла очередь возобновить бег, и каждая машина, трогаясь в путь, обязательно фыркала, а некоторые выпускали струйки белого дыма. Распространился резкий запах нефти, словно начадила неисправная керосинка.
Очень много бегает по Москве автомобилей. Движение же происходит толчками: то бегут, то останавливаются под светофорами. И такая непостоянная и неравномерная работа мотора вызывает при рывках выхлоп несгоревших газов. Москвичам частенько приходится нюхать нефтяную гарь.
С Садово-Кудринской я свернул на Малую Бронную. За углом показались деревья сквера на Пионерских прудах, и сразу же бензинный смрад сменился приятным ароматом. Взглянул вверх: густые ветвистые липы усеяны бледно-желтыми цветочками.
На Садово-Кудринской улице тоже есть липы, тоже цветут, но деревья невелики, недавно посажены, стоят в один ряд вдоль тротуара — перевес сил явно на стороне лавины дымящих автомобилей. И только ночью, когда уличное движение затихает, начинает чувствоваться сладкий медовый запах цветов.
На Пионерском сквере липы — вековые, стоят густо, и такое на них неисчислимое множество цветочков, и так сильно они благоухают, что аромат в любое время суток борется с чадом машин и побеждает.
Людно бывает на аллеях сквера в пору цветения лип. Уголок живой природы, вкрапленный в нагромождение многоэтажных домов, привлекает людей всех возрастов. Топчутся малыши, матери катают по дорожкам детские колясочки, и старички-пенсионеры, собравшись в кружок, с азартом брякают костяшками по доске, забивая «козлика».