ТРИ БРАТА
Шрифт:
Заве-Лейб с отцовской нежностью глядел на детей.
– Иди-ка сюда… Подойди ко мне, мой маленький, – позвал он к себе младшего полнощекого мальчугана.
Мальчик глядел на отца, как на чужого, не решался идти к нему на руки. Заве-Лейб подошел к жене, обнял ее и стал расспрашивать об отце и Рахмиэле, давно ли брат приехал, кто еще вернулся с фронта.
– Танхум, говорят, сильно разбогател?
– Да, разбогател. Пол-Садаева заграбастал… Отцовского надела ему мало стало. Жадюга ненасытный! Я все время работала у него. Как только ты ушел на войну, он позвал меня и Фрейду – работать на него. За
Хевед поставила на стол кринку с простоквашей, отрезала ломоть черного хлеба.
– Настрадались мы тут… Как только вытерпели все… Все силы вымотал из нас этот Танхум… Сколько ни работаешь, сколько ни делаешь – все ему мало… Целый день гонял нас с одной работы на другую. Придешь домой, спины не разогнешь.
Заве-Лейб хлебал простоквашу, время от времени поглядывая на жену.
– На него одного только и работай… Хватает, цапает… Хапуга проклятый… Чтоб его хвороба сцапала. Ничего, дождется он еще своего часа!… – пробормотал он под нос.
С самого утра не закрывались двери его дома. Людей набилось так много, что Бер, Рахмиэл и Фрейда не могли протиснуться к гостю.
– Дайте реб Беру поздороваться с сыном! – крикнул кто-то.
Заве-Лейб кинулся к отцу, обнял и горячо расцеловал его, потом обнял Рахмиэла и Фрейду.
– Жив остался, цел… Слава богу!… – бормотал старик.
От волнения и радости у него закружилась голова, перехватило дыхание.
Успокоившись немного, старик стал расспрашивать сына, почему он долго не давал о себе знать, почему приехал позже других. Рахмиэла интересовало, на каких фронтах брат побывал, где принимал последний бой. Заве-Лейб отвечал коротко и отрывисто. Соседи, перебивая друг друга, рассказывали о боях, в которых они участвовали.
Женщины, слушая их, вздыхали и тихонько плакали.
Сендер Зюзин, младший брат Боруха, долговязый и бледный, – до ранения он служил с Заве-Лейбом в одном полку, – за все время не проронивший ни слова, вдруг заговорил тихим голосом. Он рассказал загадочную историю о быке, которого немцы выпустили против русских солдат. Этот бык выпускал из ноздрей удушливые газы, и отравленные солдаты падали замертво.
– Чепуха! Неужели нельзя было справиться с этим быком? – недоумевал Михель. – Пристрелили бы его, и дело с концом…
– Если бы это был живой бык, настоящий, кто бы его боялся? Одна пуля – и готово. А то немцы придумали такого быка, что ни пуля, ни штык и даже снаряд не брали его…
– Ерунда, бабушкины сказки, – перебил Сендера Гдалья и начал рассказывать историю про белую кобылу своего полковника. Историю эту он уже не раз рассказывал и каждый раз вспоминал все новые и новые подробности.
– Кобыла была белая, как снег, – говорил Гдалья. – А грива, ноги – просто загляденье… А бегала как! Положим, – спохватился он, – моя была рысистее. «Рейчук, – сказал мне как-то полковник, – будь твоя кобыла чуточку повыше, я бы ее взял себе». Так и сказал. А какой зверь был этот полковник, свет не видел таких. Солдаты его потом на тот свет отправили, а белую кобылу его кто-то забрал себе. Да там можно было взять любую безнадзорную лошадь и привести домой…
Гдалья вдруг вспомнил свою
– Кому тогда могло прийти в голову – брать коня, – вмешался в разговор Михель. – Каждый думал только о том, как вырваться из этого ада. Жалко было смотреть на голодных, беспризорных лошадей, которые бродили по лесам и дорогам. Голодные, они зимой грызли кору деревьев… Разве на таких клячах можно было добраться домой? Все равно они пали бы в пути.
– А я думаю, что дорогой их можно было подкормить, как-нибудь дотащились бы, – возразил Заве-Лейб. – Сейчас я жалею, что не привел с собой коня. Если и в самом деле землю делить будут, на чем пахать будем? Неужто самим в плуг впрягаться?
– Кто будет делить землю и когда? – засомневался Бер. – Пока что те, кто захватили нашу землю, богатеют. Для кого война – гибель, а для кого – прибыль. – Он безнадежно махнул рукой.
– Расквитаемся с этими мародерами! – гневно крикнул Заве-Лейб. – Больше молчать не будем… За все рассчитаемся…
– Настало время предъявить им счет… – поддержал брата Рахмиэл.
Садаево забурлило. Революционная буря, сметавшая на своем пути все старое, ворвалась и сюда.
Люди жадно прислушивались к словам о новой жизни для трудового народа, о земле, которую будут отбирать у помещиков и раздавать крестьянам, О помощи бедноте – опоре новой власти в селе и о многих других волнующих новостях.
Страх охватил Танхума. Он ходил сам не свой, пугаясь расплаты за земли, отнятые у солдаток, у родного отца и братьев. Он боялся за свою судьбу и жизнь.
«Вот неблагодарные свиньи, – ворчал он про себя. – Эти несчастные солдатки без меня с голоду бы подохли… Кому нужна была их земля? Все равно лежала без толку. Если и работали у меня, так я кормил их, платил им. А теперь они готовы утопить меня в ложке воды».
Танхум из кожи лез, хотел помириться с родными, искал встречи с отцом, чтобы он убедил братьев не отворачиваться от него. Но те всячески избегали его. Одиночество угнетало Танхума, а ненависть, которую все питали к нему, вызывала у него страх. Он часто бродил возле отцова дома – авось встретит старика, – готов был пасть перед ним на колени, просить прощения. Но Бер нигде не появлялся. Целыми днями, сгорбившись, он сидел дома, мрачный и озлобленный, а то неведомо куда исчезал. Поговаривали, будто он бродит по окрестным селам с сумой, собирает подаяние. Танхуму казалось, что люди нарочно распространяют такие слухи, чтобы очернить его, богатого сына, заставившего отца на старости лет побираться.
Танхум всячески опровергал эти злостные слухи, кой-кому даже крепко попало от него за распространение такой ереси про его отца.
– Я ни в чем ему не отказывал! – кричал он. – Злые языки клевещут на меня и на моего отца, чтоб они провалились!…
Чем сильнее Танхум возмущался, тем охотнее колонисты дразнили его. А когда он узнал, что Давид Кабо где-то неподалеку и вот-вот должен появиться в Садаеве, пришел в ужас. Эта весть была для него точно нож в сердце. Верно ли, что Давид должен был приехать, никто толком не знал. Даже Фрейда и Рахмиэл не знали, где Давид, просто надеялись, что он вот-вот появится.