Три Царя
Шрифт:
Он подбежал к дому, где лежала молодая девушка, лицо которой было залито кровью. Она часто и прерывисто дышала, из-за массивной балки на её груди. Семирод упал на колени, осматривая её тело, а затем дыхнув в сложенные кульком ладони произнес заклинание.
Боги его услышали, ему так хотелось думать, ведь не смотря на усталость старика, заклинание удалось ему. Он тяжело дышал, с морщинистого лба выступила испарина, и тоненькие пальцы дрожали. Вдруг Семирод почувствовал страх. Не за себя или свою жизнь. Он всей душой ощутил страх тех, что пали под натиском зубов и клинков. Ненависть тех, кто пронзали невинную
Он не видел лиц, не слышал их криков. Картина не блистала насыщенными красками резни, однако старик чувствовал каждую нить духа, что покидала тела, и присоединилась к вечному потоку богов. Такое количество эмоций разом, он не ощущал никогда. Семирод закрыл глаза, стараясь не обращать на них внимания, и прошептал конечные слова заклинания.
Из земли полезли корни, что оплетали балку и подняли с тела девушки. Она закричала, чувствуя, как кровь возвращается в онемевшую плоть. Вдруг корни становились слабее, опуская балку всё ниже и ниже. Семирод почувствовал головокружение и выпив один из своих эликсиров поднатужился.
Он, не смотря на крики боли девушки, продолжал концентрироваться на заклинании, пока злосчастная преграда не освободила её. Старик положил её голову на свои колени, и она закашляла кровью.
— Семиродушка, миленький ты наш. Беги отсюда скорей, скрывайся во лесах, беги, миленький, — слабо пробормотала она, схватившись за его рукав.
Старик откупорил еще одну мензурку, и протянул к губам девушки, та отринувшись, продолжила:
— Беги, Семиродушка! Лихо, беда здесь поселилась. Беги пока можешь.
— Что? Что произошло?
Она завизжала от боли, крепко сжимая его руку. Семирод заметил как её тело сковала судорога, и женщина тяжело закашлялась. От ног бедняжки практически ничего не осталось, кроме перетёртых в труху смеси кожи, плоти и костей. Разум старика забегал, в попытке найти нужное знание, однако наблюдая за последними моментами его жизни, всё что он смог, это обронить одинокую слезу.
Она смотрела на него глазами полными ужаса и боли. Ему оставалось лишь гадать, через какие муки проходила женщина, и грош ценой была её жизнь. Кто же был способен на такое? Какой зверь не убивает, а лишь калечит, и оставляет умирать в терзающих плоть пытках?! Она пыталась заговорить, но разбитые в кровь губы, лишь безмолвно двигались, одаривая его слух предсмертной хрипотой. Он нащупал фляжку, и накапал последние остатки влаги ей на губы. Женщина закрыла глаза, а затем всё же смогла проплакать.
— Набежали, набежали, как из тьмы. Били, кололи, рвали на части, беги миленький ты наш, беги.
— Кто набежали? Эти монстры? Эти… мясо? — Семирод не понимающе оглядывался по сторонам, взирая на хаос былого побоища.
— Нет, они позже набежали, не били, не кололи, но рвали и жрали. Скотину пожрали, люд жрали те, что из тьмы били и кололи их. — Она вновь закашлялась, в этот раз выплевывая чёрную как смерть порцию крови.
Семирод еще раз оглянулся:
— Ничего не могу понять, кто на такое способен? Кто устроил побоище столь безобразное на земле нашей славной? Кто смог очернить её настолько? Не по совести же это, не по-людски, не по-славянски.
— Помоги мне, Семиродушка, дай уснуть сном вечным. — Прошептала она сквозь
— Не могу, — дрожащим голосом прошептал он. — Умерщвлять не могу, не по-нашему это. Я волхв. — Последние слова вырвались сами собой, и он удивился не меньше её. Ведь она была одна из немногих, что называла старика этим именем, на что тот отмахивался худощавой рукой. Он вытер выступившую из горла кровь платочком, и услышал слова полные сожаления.
— Не умерщвлять, уснуть помоги. Всеми богами тебя молю, миленький, больно мне очень. Больно аж жить не хочется.
Он еще раз осмотрел её тело и закрыл глаза. Слезы вновь закапали с мутных старческих глаз, и падали сожалением на юную израненную плоть.
— Не плачь, я отправлюсь к богам. К тетушке моей, которую ты врачевал, когда остальные отказались. К матушке и батюшке, что давно ждут меня. К мужу моему голубоглазому, что потерялся на болоте и ты его от беды спас. К сыну и дочке, что ждали тебя и твоего колдовства, как солнца ясного. Помоги мне, Семиродушка, не заставляй мучиться.
Он вновь поднял голову к небу, восславляя богов и прося прощения, затем нехотя достал из сумки раствор сон-травы. Она посмотрела на него зелеными глазами, мысленно благодаря, и прильнув кровавыми губами к мензурке, выпила раствор весь разом.
Он смотрел, как она медленно закрывает глаза, а её тело становится легким, и через пару мгновений бездыханным. Старик закрыл её большие зеленые глаза, положил на холодную и сырую от крови землю.
У него не было сил, устроить достойные проводы всем, но он решил, что хотя бы она предстанет перед богами как положено. Изнывая от усталости, Семирод вновь произнес заклинание и балка, что служила в качестве клетки, рассыпалась на множество чурок и оплела её тело. Он занёс руку, над погребальным костром в ладони которой зарождался огонь и прочел песнь славящую.
Он до сих пор не мог понять, как такое могло произойти. Быть может жизнь вдали от всех изменила его, быть может мир изменился, однако, чтобы не происходило, старый отшельник всегда знал, что этот хутор то самое место, где его ждут. Эти люди жили славно трудились, по совести, и никому ничего не сделали.
Огонь загорелся и тут же потух, когда старик, резко вдохнув, упал на бездыханное тело девушки. Он смотрел в её зеленые глаза сквозь закрытые веки, чувствовал запах гари и копоти, что смешивался с воспоминаниями о родном болоте. О месте, где он когда-то нашел себе дом, и прожил всю свою жизнь. Жизнь, которую он не променяет ни на любую другую, не смотря на главное правило.
Всё идет, и все меняется. Как бы он не старался спасать, всегда найдётся тот, кто предпочтет снадобью убийственный холод стали. Эти мысли покидали его тело, разделяя горечь с павшими.
Стар был Семирод, очень стар.
Глава 17
17
Балдур стоял в сторонке опираясь спиной о сельский столб и крутил патрон меж пальцев. Недалеко от него Мира, Дэйна и Сырник обсуждали дальнейшие планы относительно проклятья. Местные холопы постепенно стягивались кто поглазеть, кто плюнуть, но подолгу не задерживались.