Три часа на выяснение истины
Шрифт:
— И не боишься? — Серегин собрал в горсть у нее на затылке пышные волосы, пахнущие душным сеном.
— С тобой мне ничего не страшно, Василий Митрофанович, — медленно и нежно произнесла она его имя и отчество. Как будто погладила горячей рукой.
— А разговоры?
— Плевать! Плохая та женщина, о которой сказать нечего.
— Гляди-ка! — засмеялся Серегин и завел мотор. — Ну тогда, Елена Петровна, полный вперед!
Тот прошлогодний сентябрь действительно был счастливым. Серегин хорошо запомнил, как председатель, узнав, что он так и не стал жить у тетки Маруси, однажды подошел и спросил с завистью:
— Откуда ты такой
— Такого прислали! — хохотнул Серегин, забираясь в кабину.
Две полные машины с ворованной картошкой он сумел отвезти домой, а Кудрявцевой сказал, что выписал ее у председателя. С работы Серегин возвращался за полночь. Елена Петровна ждала его с нетерпением и жадностью, потому что в столовой во время обеденного перерыва ничем не выделяла среди других, но водители, которые раньше пытались заигрывать с ней или шутить, все поняли сразу и, едва Серегин появлялся в столовой, тут же примолкали, лица их становились подчеркнуто равнодушными, мужики ели наскоро и, отрывая талоны и отдавая их поварихе, вежливо благодарили, без обычных намеков и словечек.
В избе она поливала ему на руки теплой водой из чайника, усаживала за стол и, положив подбородок на кулачки, зачарованно смотрела, как неторопливо, уверенно он берет ложку, хлеб и ест, глядя на нее задумчиво и спокойно. Временами ей казалось, что так было всегда, что не было никакого замужества, не было Кудрявцева, который и пил, и бил ее, и пропадал ночами, а возвращался только под утро, просил на коленях прощения, чтобы через неделю повторить все сначала. Ей казалось, что не было и ее поездки в Магаданскую область, и не видела она могилы Кудрявцева — серого песчаного холмика с фанеркой на палке, не было ужаса от сознания того, что она теперь осталась совсем одна. Ей казалось, что теперь в этой деревенской избе с низким для Василия Митрофановича потолком навсегда поселилось ее счастье, которое столько лет бродило неизвестными дорогами по белу свету, пока не устало и не нашло ее. Елена Петровна понимала, что на самом деле обманывает себя, но память о том, что у Серегина есть дом, жена, дети, своя, чужая ей жизнь, — эту память Кудрявцева гнала прочь, как назойливую муху, потому что память эта казалась ей несправедливостью: ну, почему всяким рябым и больным столько счастья, а вот ей, и не старой еще, и симпатичной, и нежной, и умной, так мало его? Кто говорит, что в ее возрасте не бывает любви, тот никогда не любил сам и не был любим, тому просто-напросто неизвестно, неведомо это чувство, когда весь смысл твоей жизни и вся ты сама наполнена вот этим большим, умным, красивым, спокойным мужчиной, который хочет взять и берет у судьбы как можно больше радости, удовольствия, нежности!
Елена Петровна с ужасом считала дни, оставшиеся Серегину в колхозе, но, переполненная счастливой благодарностью за радость, которую он принес ей, не спросила ни где он живет, не взяла с него слова, что они встретятся в городе. А когда вернулась домой, помолодевшая, поверившая в себя и свою звезду, дочь заметила в ней перемену и сказала удивленно:
— Ты, мама, раньше из колхоза приезжала такая разбитая, а теперь вернулась словно с курорта. Что это с тобой?
— Со мной? — Кудрявцева улыбнулась, и глаза ее счастливо заблестели. — Ничего особенного. Просто влюбилась.
— Ты? — обомлела Вера и вдруг рассмеялась так звонко и весело и этим смехом так больно ударила Елену Петровну в самое сердце, что
— Ох, Вера, ну что ты своим смехом наделала? Последнюю красивую чашку разбила из-за тебя.
— К счастью, мамочка, к счастью посуда бьется. Примета такая. — Вера распахнула халат и дала Максиму грудь. — Ну, сыночек, маленький, ты что, испугался?
Кудрявцева собрала осколки, выбросила в ведро и присела к окну на то самое место, где всего две недели назад в половине двенадцатого ночи она ждала машину еще совсем чужого, неизвестного ей Василия Митрофановича Серегина.
Так пролетел почти год. И Кудрявцева, завертевшись на работе и дома, уже перестала ждать и звонка, и письма, и даже нечаянной встречи на улице. В памяти сохранился только золотой сентябрь, единственный счастливый месяц в ее жизни. Когда в цехе повесили объявление о предстоящей уборке в подшефном колхозе, Елена Петровна пошла в профком и отказалась. Ей не хотелось возвращаться туда, где она нашла и спрятала далеко в сердце свое короткое счастье.
И вдруг два месяца назад, тогда она возвращалась с рынка с тяжелыми сумками в руках, ее обогнал и перегородил дорогу автомобиль. Елена Петровна, занятая своими мыслями, замерла от испуга, подняла глаза и ахнула: за рулем «Жигулей» сидел Серегин. Сетки вдруг стали невесомыми, и она, стоя перед машиной, поднимала и опускала их: вот, мол, иду с базара. День был будничный. Елена Петровна работала в ночь, в третью смену, зять был где-то в районе на своем «пирожке», а продукты в будний день на рынке стоили дешевле.
Серегин открыл ей переднюю дверцу, и она, мысленно ругая себя за то, что накупила столько всего, что даже в машину не сядешь, с трудом забралась на сиденье, стыдливо одернула юбку. Серегин перехватил у нее сетки и положил их назад.
— Здравствуй, поилица-кормилица! — улыбнулся он, помогая ей застегнуть ремень безопасности. — В какую смену работаешь?
— В третью, с ноля, а что? — едва перевела дух Елена Петровна и на всякий случай оглянулась: нет ли поблизости знакомых? Кажется, нет.
— Поехали ко мне домой, — Серегин включил скорость, и за окном замелькали люди, деревья, дома.
— Но ведь у тебя… — хотела сказать она, а он перебил ее:
— Не волнуйся, жена до двенадцати ночи будет на работе, а ребята в училище. Ты меня еще помнишь? Еще не забыла?
— Нашел о чем спрашивать! — Она засмеялась. — Я даже в колхоз отказалась в этом году ехать, потому что тебя там не будет. А что мне в колхозе без тебя делать?
— Разве других мало? — Серегин усмехнулся.
— Дурачок, не говори так, — моментально обиделась Кудрявцева и прижалась лбом к его плечу. — Я ведь ждала тебя. Каждый день, каждую ночь.
— А сегодня как?
— И сегодня. Всегда. Мне только чуточку страшно, что мы к тебе едем, да еще днем.
— Ничего, я окно закрою шторами. И забор у меня высокий, метр семьдесят. — Правой рукой он поправил ремень безопасности и коснулся ее груди. Елена Петровна вздрогнула, побледнела и прикусила губу. — Неужели ждала? — искренне удивился Серегин. — Это ж надо! Ну, молодец! Хвалю, Елена Петровна. Тогда полный вперед. А как у тебя на работе? Без изменений?
— А-а, — отмахнулась она, — и не спрашивай! Из бригадиров я ушла, надоело за каждого отвечать, опытных рабочих не хватает, вкалываем мы, ветераны.