Три часа на выяснение истины
Шрифт:
Городской комбинат бытового обслуживания населения занимал просторное двухэтажное здание. «Пирожок», как ласково прозвали «Москвич», на котором работал Александр Павлов, был единственной легковой машиной. Мария Алексеевна была довольна Павловым, он оказался на редкость аккуратным и исполнительным. Поэтому, когда выгрузив с механиками телеателье сломанный «Рекорд», он отпросился на час пораньше, она, разговаривая с кем-то по телефону, кивнула и, прикрыв трубку рукой, напомнила:
— Завтра, Саша, поедем в областное управление.
На совещание вызвали к десяти утра.
— Будет сделано, —
— Саня, Саня! Какая там свадьба! Ты мне сначала найди такого непьющего, как сам, тогда и отгрохаем.
— А ты ищи, девушка, ищи лучше. От тебя зависит, будет он пить или нет. Але, Бинокль? Ладно, не ругайся, дело у меня было. Сейчас без четверти. Через пять минут я у тебя, а еще через пять мы будем на месте. Жди, я лечу! — Павлов бросил трубку и побежал к машине.
Прошло всего три с половиной минуты, а он уже подъехал к проходным автобазы. Глазов увидел его издалека, рванул дверцу, тяжело плюхнулся на сиденье:
— Ну, ты даешь, Саня! Разве так можно? У нас времени в обрез. Жми на педаль, а то покупатель уйдет. Подумает, что я наколол его.
Еще через пять минут они остановились на маленькой площади возле универмага. Закурили в кабине, внимательно огляделись. Старенького «Москвича», о котором в прошлый раз говорил Глазов, пока не было.
— А кусочек с собой? — спросил Павлов.
— Взял, успокойся. Я его в носок положил, ботинок жмет.
— Слушай, конспиратор, а вдруг он испугался и не придет?
— Зубодер-то? — Глазов усмехнулся. — Куда он денется, Саня? Я эту гнилую интеллигенцию насквозь вижу. Три с половиной года якшался с некоторыми на далеком Севере. Ты бы видел его «роллс-ройс», броневик времен царя Гороха, а не машина. Да и костюмчик на нем не очень-то новый. Так что гроши ему нужны. А золото — это хорошие гроши. Ты знаешь, сколько он за него хапнуть может? Вот то-то. И молчи. Он за него рублей семьсот может взять.
— А тогда почему мы отдаем его за триста?
— Э-э, милый, так он — покупатель. Ты думаешь, я не торговался в прошлый раз? Стоп, кажется, приехал. Саня, ты давай за угол, чтобы он машину не засек, а я к нему так выйду. — Глазов хлопнул дверцей, сунул руки в карманы сильно потертых джинсов и неторопливо пошел поперек площади, глядя на витрины универмага. Павлов быстро подал «пирожок» назад. Черт, как хочется посмотреть! Но Бинокль прав, врач может испугаться и удрать. Да и лишний раз маячить перед ним ни к чему. Странно, что за пятнадцать граммов всего триста рублей. А может, Витька соврал и часть денег хочет прикарманить? С него станется. Ему деньги на водку да девчонок нужны. У кого бы точно узнать, сколько золото стоит? Что-то долго Бинокль не возвращается. Хотя нет, прошло всего две минуты. Придется с ним в ресторан идти, отмечать это дело. А Вере дома скажу, что был у Витьки на дне рождения. Он, конечно, третью
— Порядок, Саня, полный ажур! Три стольника в кармане! — Глазов тяжело погрузился в машину, подмигнул. — Ты бы видел, как он трепыхался. Даже зрачки у него дрожали. А я хоть бы что. Разулся, достал кусочек. Он его смотрел, почти нюхал. Я ему говорю: ты кусни его на зуб. А он ножичком таким врачебным…
— Скальпель называется, — подсказал Павлов.
— Ну да, скальпелем так поскреб. Потом говорит: почему пористый? А я ему: это ты у моей бабушки на том свете спроси.
— У какой еще бабушки?
— У такой! Ты думаешь, я сказал, что это ты мне дал порошок, а я сделал слиток? Эх, конспиратор! Я ему лапшу на уши повесил, что у меня от бабки наследство осталось. Чтобы у него подозрения не было. Держи гроши. Шесть бумажек по пятьдесят. Было сразу в руках столько?
— Чужие — да, свои — нет. — Павлов, не считая, положил деньги в карман. — Ладно, Витя, идем в ресторан, гульнем маленько. Но сначала я машину в гараж поставлю и переоденусь. Дома скажу, чтобы не спрашивали лишнего, — у тебя день рождения.
— Вот молодец, учишься конспирации! — Глазов хлопнул Павлова по плечу. — И как тебя в армии на хорошем счету держали, товарищ старший сержант? Да еще в ГДР?
Так получилось, что в свои двадцать три года Александр Павлов был в ресторане два раза, после увольнения из армии, когда возвращался с товарищами в поезде Берлин — Москва домой. Но говорить об этом Глазову не стоило, потому что Витька, который был немного старше, сразу бы обозвал его салагой, а Павлову больше всего на свете хотелось казаться взрослым и самостоятельным, многое повидавшим в жизни. Вот почему через два часа после продажи золота в черном, свадебном еще костюме с белой рубашкой и красным галстуком он со скучающим видом человека, для которого вечернее посещение ресторана так же привычно, как утреннее бритье, вошел в полутемный зал, пропахший табачным дымом, и, остановившись у столика метрдотеля, небрежно похлопал по тучному плечу женщину в синем платье:
— Нам бы отужинать, мамаша, скромно, но со вкусом.
Метрдотель повернулась, встала и оказалась молодой женщиной с мощными формами и низким голосом. Глянув на Павлова сверху вниз, она вспыхнула:
— Я тебе не мамаша, сынок, а ты мне не дедушка. Топай за любой стол и жди!
Павлов передернул плечами, что должно было, по его мнению, означать полную бестактность собеседницы, и пошел в зал. Глазов, чуть нагнувшись к нему, прошептал:
— Саня, не обращай внимания. Они все тут дуры невоспитанные. Не то, что за границей.
— Вот именно! — Александр выбрал столик в самом углу, откуда хорошо просматривался зал, сел, ослабил узел галстука, закинул ногу на ногу, небрежным движением бросил на скатерть пачку сигарет и спички, согнул руки в локтях так, чтобы были видны красивые запонки, подаренные на свадьбу Верой.
— Саня, — Глазов ласково хлопнул его по спине, — ты молодец, это ж мое любимое место. — И громко щелкнул пальцами: — Светик!
К ним подошла худенькая официантка. Глазов подмигнул ей и показал пальцем на Павлова: