Три чайные розы
Шрифт:
– Однажды мы встретимся «после конца», и ты поймешь, что оказался не прав! И потом ведь есть еще сны! Я буду сниться тебе, Никита.
Он усмехнулся:
– Я не верю в «там», сны, судьбоносные знаки и прочую дребедень, которая расцвела пышным цветом в прелестных головках твоих сестер. Вы отказываетесь от счастья! Зачем? Мечтаете, тешите себя мыслями о другой жизни, в которой все станет возможным и осуществится, и при этом ничего не хотите добиваться здесь, в реальной, а не выдуманной жизни.
– Ничего нового! – кивнула Полина. – Теорема о том, что мужчина и женщина в принципе не способны понять друг друга, давно доказана.
– Не хочу углубляться в рассуждения о различии мужской и женской психологии. Рядом со мной стоит конкретная женщина, которую я люблю много лет.
Она подошла к окну, отодвинула штору – все тот же бесконечный дождь.
– Я не смогу оставить Данилова. Он не справится…
– Какая жертвенность! Неужели ты будешь всю жизнь приносить себя в жертву?!
Она сама удивилась тому, что закричала:
– Перестань! Ты ничего не знаешь!
– Конечно! Может, ты хочешь сказать, что он любит тебя так сильно, что не переживет твоего ухода?
Она вздрогнула, как будто от удара.
– А тебе не приходило в голову, что причина его нравственных терзаний и затянувшегося пьянства менее романтична?
Он замолчал и подумал, что ситуация отдает пошлостью: любовный треугольник, какая мелодрама! Но тем не менее больно.
– Вспомни, ты же сама говорила – если бы нашелся человек, способный взять тебя за руку и повести за собой…
– Мы никогда не будем счастливы, нельзя построить счастье на чужом горе.
Полина хрустнула пальцами, и ему показалось, что она их сейчас сломает. Ее прелестные, тонкие пальцы, как Климов любил целовать их…
– Но я говорю о другом! Похоже, твоя теорема и впрямь верна, в самом деле, возможно ли женщине понять мужчину?! Я пытаюсь докричаться до тебя, но ты не слышишь! Дорогая, любовь – это стихия, которой нельзя противостоять, она оправдывает все.
– Даже предательство?
– Думаю, да.
Они молчали, и в тишине было слышно, как за окнами идет дождь.
Монотонные тяжелые капли стучали о подоконник.
– Жить с нелюбимым человеком также своего рода предательство. И заставлять страдать меня тоже нечестно. Со своим морализаторством ты бесконечно далека от любви. Но, думаю, дело здесь совсем не в морали, а скорее в страдании! В ореоле страдания, которое так привлекает людей, подобных тебе. Вы упиваетесь им, гордо несете его впереди себя, как флаг. Оно служит оправданием вашей жизни и дает возможность почувствовать собственную исключительность! Эта жертвенность такая сладкая, правда? В самом деле, какая наивность – полагать, что можно добровольно променять романтический ореол страдалицы на заурядную жизнь с любимым мужчиной! Получить желаемое, осуществить мечту, отчего она тут же перестает быть мечтой и становится обыденностью, в которой надо варить борщи и рожать детей. Гораздо интереснее варить борщи и рожать детей нелюбимому мужу и, разумеется, страдать, упиваясь этим! И уж непременно, чтобы другие видели твое страдание: легкая ироничная улыбка, усталость в глазах, добавим равнодушия и показного безразличия, презрения к происходящему, и – пожалуйста! Вот он, готовый типаж романтической героини! Особое сладострастие от жизни с нелюбимым мужем: «Я, конечно, знаю, мой дорогой, что ты ничтожество, но останусь с тобой из жалости, я тебя до себя возвеличу!»
Она с удивлением заметила, что плачет:
– Ты все не так понимаешь!
Климов
– Я уезжаю. Надолго. Может быть, навсегда… Ты едешь со мной?
В дверь позвонили. Полина вышла в коридор.
Глава 5
В комнате появились Татьяна с Машей. Маша держала в руках охапку желтых листьев.
– Добрый осенний вечер! – сказала Маша и рассыпала листья по комнате. Кружась в воздухе, медленно и как-то театрально они легли на ковер, образуя красивый художественный узор.
– Мы принесли вам осень, – пояснила Маша.
– На улице идет дождь, – начала Татьяна и осеклась, увидев Климова. Она вопрошающе взглянула на сестру: – Полина, мы, пожалуй, пойдем?
– Ну что вы… Оставайтесь! Я, собственно, пришел попрощаться и уже ухожу! – сказал Климов.
Полина вздрогнула. Татьяна бессильно опустилась на диван.
– Прощаться? О чем ты, Никита? – растерялась Маша.
– Уезжаю. Предложили хорошую работу в Америке. – Климов закурил. – Неделю назад получил вызов: отличные условия для исследований и все такое…
Маша сжала в руках желтый лист:
– Очень неожиданная новость…
– А как же твои разглагольствования о том, что среда обитания как таковая не столь важна? – зло заметила Полина.
Климов молчал, сосредоточенно глядя в окно.
Маша подошла к нему и обняла:
– Ты вернешься когда-нибудь?
Он улыбнулся:
– Возможно… В случае форс-мажорных обстоятельств…
– Вообще-то вся наша жизнь состоит из них! – печально заметила Татьяна.
– Точно! Вся наша жизнь – сплошные форс-мажорные обстоятельства, – кивнул Климов. – Строишь планы на долгое время и вдруг внезапно умираешь – такой форменный казус, типичный форс-мажор! Мораль? В этом мире все хрупко и тонко. – Он подошел к Татьяне: – Терпеть не могу долгих прощаний… А ведь надо что-то сказать, и желательно связное… – Он сбился, пытаясь найти слова, потом махнул рукой.
Татьяна обняла его, взглянула в невеселые глаза:
– Почему такой грустный, Никита?
Климов насмешливо хмыкнул:
– Так сложились обстоятельства! Хорошо еще, что попался такой субъект, как я, – с устойчивой нервной системой! Другой бы, наверное, обглодал себе лицо на почве невроза или перегрыз вены зубами.
Он поднял с пола желтый лист, пощекотал им Машино лицо:
– Эх, Маруся! «Нам ли быть в печали?!» У тебя все впереди, вот увидишь! Ты еще спляшешь на Луне, откроешь новый химический элемент или сыграешь удивительную роль в фильме, который перевернет чью-то жизнь! И уж совсем никаких сомнений в том, что ты станешь оскаровским лауреатом. Я куплю себе бабочку и роскошный смокинг на церемонию вручения премии, важно надую щеки и приду тебя поздравить.
– Ты станешь звонить и писать нам? – спросила Маша сквозь слезы.
Он кивнул:
– Однажды, Маруся, разбирая послания поклонников, ты увидишь письмо от забытого всеми старика Климова!
Поцеловав Машу, Никита подошел к Полине. Она не повернулась в его сторону.
Климов вздохнул:
– Видишь ли, дорогая, я никогда не испытывал влечения к геометрии и не особенно разбираюсь в ней, но думаю, что у тех прямых могла быть общая точка пересечения – любовь. Она могла стать точкой, связывающей их, заставляющей пересечься. И потом – нет априорных, абсолютно доказанных теорем, их просто нет.