Три четверти
Шрифт:
— Это как-то не зыко.
— Я тоже так думаю.
Мы шли по улице, а на асфальте валялись обрывки обгоревшей бумаги и гильзы.
— Когда-нибудь это будет реликвией, — сказал папа.
— Что такое реликвия?
— Это такая вещь, которая ценна связанным с ней воспоминанием, и ее потом долго хранят. Может быть, даже всю жизнь.
Я подобрала несколько бумажек и засунула в карманы куртки. На площади стоял огромный воздушный шар. В корзину забирались люди. Вокруг ходили телевизионщики с камерами. Какой-то дядька совал всем микрофон
В тот день ярко светило солнце, а все люди на площади улыбались.
Потом я все-таки попросила папу объяснить, что произошло.
— Несколько людей решили, что они теперь будут править страной вместо президента. Они вступили в заговор и захватили Белый дом.
— Что такое Белый дом?
— Это место, где собираются депутаты и принимают важные решения.
— А почему показывали балет?
— Чтобы люди ничего не узнали и не вмешивались.
— А как они узнали?
— Ты же знаешь, что все тайное становится явным.
— И что было потом?
— Потом люди пришли к Белому дому и стали его защищать. Они не хотели, чтобы все вернулось обратно. И они отстояли Белый дом и своего президента.
— А балет плохой?
— Балет хороший, но лучше бы его не показывали.
Я так и не поняла, при чем тут балет. По-моему, страшное занудство.
— Пришли, — сказала мама, показывая на красное здание на холме.
Странная какая-то школа. В Старой школе было четыре этажа, в Новой только два, и не первый и второй, как можно подумать, а первый и четвертый. Учительница, которую знает мама, сказала, что на втором и третьем этажах работают стенографистки. Я спросила, что такое стенографистки, но мама на меня шикнула: учительница повела нас с первого этажа на четвертый. Я не успела сосчитать, сколько ступенек на лестнице, потому что она постоянно отвлекала меня разными скучными вопросами:
— Как ты училась в старой школе?
— Нормально.
— Скучаешь по друзьям?
— Не очень-то.
— А какой у тебя любимый урок?
Пока я мычала что-то нечленораздельное — вообще-то у меня нет любимого урока, — мы пришли на четвертый этаж. Я села на подоконник с независимым видом и стала разглядывать детей, которые с воплями носились по коридору.
Потом учительница показала наш будущий класс, в нем были белые стены и коричневая доска, мел на такой обычно плохо пишет или не пишет совсем. Она сказала, что в классе будет примерно десять человек и несколько из них новенькие. Тоже мне класс.
— Попрощайся вежливо, — дернула меня мама. Я криво улыбнулась, и мы ушли. По дороге домой мама рассуждала, как будет устроен следующий год. Поэтому я даже не пыталась считать шаги, а разглядывала витрины ларьков на улице. Там продавали жвачку «Малабар» — в Старой школе один вкладыш ценился как десять «Дональдов». Интересно, играют ли в Новой школе во вкладыши.
У метро мы зашли в телефонную будку.
— Нас приняли. Можешь поставить греть суп?
Я придумала: раз шаги считать не выходит, буду повторять про себя алфавит — от остановки, на которой мне выходить, до дверей школы. С буквы, на которой все прервется, будет начинаться имя мальчика, с которым я загуляю, или хотя бы девочки, с которой подружусь. Но когда мы поехали в школу первый раз, ничего не получилось. Мама постоянно пыталась меня отвлечь, как будто бы я волнуюсь и нервничаю — на самом деле она нервничала куда больше, чем я, — а Малютка без остановки задавала дурацкие вопросы.
Когда мы подошли к дверям, мама обняла меня и поцеловала, а Малютка противно обслюнявила щеку. Поднимаясь на четвертый этаж, я наконец посчитала ступеньки: их было девяносто четыре.
Я села за вторую парту у окна. Впереди на бледной шее торчала бритая голова с большими ушами. Не поймешь, девочка или мальчик. Голова повернулась к окну. Я увидела огромный нос и маленькие глаза с короткими ресницами. На серой пушистой кофте из ангоры хлопья перхоти. Хорошенькое соседство, ничего не скажешь.
В соседнем ряду на первой парте крошечная девочка, похожая на лилипута, выкладывала из ранца еду. Не на саму парту, конечно, а на полку внизу. Мамочки, тут целый холодильник: стеклянная банка с какой-то желтоватой жижей, булка и кусок колбасы. Девочка впилась зубами в колбасу и с невозмутимым видом посмотрела по сторонам.
За ней очень красивый мальчик с длинными волосами. Рядом с ним — кудрявый с лицом овцы. Подальше — тощий тихоня, видно, тоже новенький, а рядом с ним усатый с голубыми глазами. Я не успела рассмотреть остальных, потому что начался урок.
— Здравствуйте, дети, — В класс вошел бородатый человек с зеленоватым лицом и большими руками. — Можно не вставать. Меня зовут Иван Алексеевич Плотва, я директор школы. С кем-то мы уже знакомы, а с кем-то пока нет. Я буду вести музыку. — Он сел на стул, достал из чехла гитару и красиво провел по струнам.
— Кто знает песню «Как ныне сбирается вещий Олег»? Все промолчали.
— А стихи?
Я, тихоня и «овца» подняли руки, но как-то не слишком уверенно.
— Прекрасно, тогда начнем.
Директор накрыл гигантской рукой гриф и ужасно громко запел про бегущего врага, хазаров, веру, родину и царя.
На перемене красивый мальчик собрал всех в классе, и сразу стало понятно, что самый главный тут он. Он был чем-то похож на Джона Коннора — и не только прической, но и характером. Действительно крутой и какой-то бесстрашный.
— Привет, новенькие. Короче, у нас тут никаких имен и фамилий — только кликухи. Я Кит. Ты кто? — спросил он Хлопья Перхоти.
— Воробьева Таня.