Три четверти
Шрифт:
— Все знают правила? — спросил Кит и засмеялся.
— Да, — хором сказали все, и я тоже, хотя на самом деле только слышала про эту игру. Но оказалось, что бутылки ни у кого нет. Мы нашли сменку Клерасила и начали крутить его старый кроссовок. Но кроссовок вертелся так себе, или, вернее, совсем не вертелся. Поэтому приходилось кидать его, как кубик в настольной игре. Сначала выпало целоваться Воробью и Сыроежке.
— Я с ней не буду, у нее перхоть, — завопила Сыроежка.
— А у тебя сиськи повсюду растут и изо рта воняет, — ответила Воробей.
— Кончай трепаться, даешь сосаться, — крикнул
Воробей и Сыроежка клюнули друг друга в губы и, как бы плюясь, расползлись. Потом кроссовок показал на Овцу и Сыроежку.
— Если парень с девушкой целуются, это уже интим, — важно сказал Овца. — Чур, не при всех.
— Блин, — расстроилась Сыроежка.
Овца с Сыроежкой залезли под парту.
— Фу-у! — раздался вопль Сыроежки.
— А че такое? — не понял Овца.
— Язык убери, дебил.
Вид у Сыроежки был помятый, а вот у Овцы очень даже довольный. Я уже думала, что эта игра никогда не кончится, пока кроссовок не показал на нас с Китом. Овца свистнул, Сыроежка скорчила гримасу, а я сделала вид, будто мне по фигу. Но когда мы залезли под парту, ладони у меня так вспотели, что на штанах расплылись огромные мокрые пятна. Кит тихо сказал:
— Давай скажем всем, что мы целовались, а сами не будем?.
— Но это получится нечестно.
— Ну ладно.
Я закрыла глаза, и Кит прижался ко мне стиснутыми губами.
Рядом кто-то громко рыгнул, а потом послышалось хрюканье и громкое ржание Овцы. Оказалось, они с Сыроежкой шпионили за нами.
— Потомники! — заорал Кит и помчался за Овцой, а я лягнула Сыроежку ногой под зад.
К метро мы шли вместе с Воробьем. Воробей жила в Беляеве, в одном из одинаковых высоченных бело-голубых домов, в двухкомнатной квартире на первом этаже с мамой и папой. Мама была младше папы на кучу лет — на десять или двадцать, — а папа совсем старый, почти шестьдесят. А еще у Воробья был магнитофон — правда, Кит считает, что надо говорить не «магнитофон», а «мафон». Иногда мы зависали у Воробья после школы и слушали на мафоне «Битлз» и «Квин». Несмотря на перхоть, Воробей классная, и нам всегда есть о чем говорить.
В тот день я к Воробью не поехала, и мы разошлись на разные пересадки. Из Новой школы до дома ехать сорок пять минут. Сорок семь, точнее. Как тут посчитаешь шаги? Поэтому я придумала на каждой станции говорить «засекаю» в тот момент, когда поезд трогается. Не знаю, к чему это приведет, но обязательно к чему-то хорошему. Но это если всю неделю подряд и обязательно на каждой станции — без пропусков. Пока что у меня ни разу не получилось.
Когда я пришла домой, мама сообщила ужасную новость. Они с папой собрались поехать в другую страну, потому что папу позвали на конференцию.
— То есть как, в другую страну? А мы?
— С вами поживут бабушка с дедушкой.
— Но это не их дом.
— Как тебе не стыдно, ты хоть соображаешь, что говоришь?
— И сколько вас не будет?
— Три недели.
Сложно придумать что-то ужаснее, чем три недели с двумя дедушками, одной бабушкой и одной младшей сестрой. Я заперлась в комнате и весь вечер слушала «Битлз». Я надеялась, что мне позвонит Кит или хотя бы Воробей, но никто не звонил. Когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи, настроения разговаривать у меня не было, и я сделала вид, что сплю.
Весь
— Килька, ты спишь? — как будто говорит он.
— Нет, — шепчу я.
— О чем ты думаешь?
— О тебе.
— И что ты думаешь?
— Что хочу поцеловать тебя еще раз.
Тут он как будто протягивает руку и обнимает меня, а я прижимаюсь к его плечу, а потом он наклоняется и прижимается губами к моим губам, я закрываю глаза… — Ты не забыла почистить зубы? — Мама приоткрыла дверь.
Черт. Пришлось тащиться в ванную.
В середине октября стало ужасно холодно. Мама заставила меня надеть пальто, которое мне сшили из папиной старой зимней куртки. В пальто было трудно шевелить руками. И ногами тоже. Его сшила портниха Марина Александровна, которая жила на самом краю Москвы в высоком белом одинаковом доме. Марина Александровна с гордостью говорила, что это волшебное пальто, которое я проношу не год и не два: рукава и подол можно постепенно отпарывать, я буду расти, и пальто вместе со мной. В общем, как говорит мама, полная безнадега. Снимая с меня мерку, Марина Александровна тяжело вздыхала и перекусывала нитку, а по телевизору тем временем показывали новости.
— Слышали, Цой этот разбился? Такой юный, жалко его, вся молодежь по нему с ума сходит.
Кажется, это было сто лет назад. И все сто лет я носила это треклятое пальто. Заодно мама нацепила на меня шерстяной шарф, который на морозе становился мокрым и холодным, а потом еще и покрывался льдом. Выпал снег, и памятники в парке будто поседели или покрылись перхотью, как плечи Воробья.
У Мочи было плохое настроение. Но мне было все равно, потому что весь урок я смотрела на Кита.
— Глаза не прогляди. — Сыроежка кинула в меня жвачкой, облепленной вырванными волосами.
После уроков мы с Сыроежкой и Воробьем должны были убирать класс. Сыроежка позвала меня в угол — рассказать какой-то секрет. Лицо у нее было странное, и ничего хорошего это не предвещало. Когда я приблизилась, раздался подозрительный звук.
— Фу, ты что, пернула?
— Зыко, да?
— Какая гадость, ты хуже Пукана.
Сыроежка прыгала от радости: шутка удалась. По дороге домой мы с Воробьем надолго зависли у ларька рядом со школой, там продавались «Баунти» и «Сникерсы», но денег на них у нас не было, поэтому мы просто разглядывали витрину. Между жвачкой «Лав из…» и вафелькой «Куку-руку» я увидела какие-то конфетки в серебряной бумажке с черными английскими буковками.
— Ты пробовала эти конфетки?
Воробей хихикнула.
— Давай попросим?
— Тише, — шикнула Воробей.
Почему?
— Да заткнись ты.
— «Кон-домс», — по слогам прочла я название. — Извините, а можно мне вот это?
— Тебе не нужно, девочка.
— Нужно.
— Не нужно, — продавщица глупо хихикнула и задвинула окошко, а Воробей схватила меня за рукав и потащила к троллейбусной остановке.
— Да отстань ты. Можешь просто объяснить, что это такое?