Три девочки [История одной квартиры]
Шрифт:
– До свиданья! Заходите еще!
– Какая милая пара! – сказала Софья Михайловна, когда Катя, проводив гостей, вернулась в комнату.
– А как его зовут, мы и не узнали, – сказала Наташа.
– Зовут Жених, – уверенно произнес Тотик.
Все засмеялись.
– Ну что ж, так и будем звать, – весело решила Софья Михайловна.
Глава XII
Люся и Катя ушли за водой. Сегодня была очередь
Тотик уже не просил все время кушать. Он точно понимал, что от него, маленького, который сам еще не может бороться, требуется одно: не мешать бороться старшим.
В прихожей раздался громкий, настойчивый звонок. Люся с Катей? Нет, они только недавно ушли. Наташа пошла отпирать.
В полумраке прихожей трудно было разглядеть лицо вошедшего, высокого, худого красноармейца. Но он входил решительно, как к себе домой, никого не спрашивая, – и Наташа невольно отступила перед ним в глубь прихожей.
– Здравствуй, Наташа! Не узнаешь?
– Вася!!.
– Здравствуй! – Вася схватил Наташу и, приподняв чуть-чуть с пола, крепко поцеловал.
– Вася… Вася, ты!.. – повторяла Наташа, захлебываясь от радости и не находя никаких слов.
– Мои живы?
– Живы… здоровы…
– Катя дома?
– Ушла за водой. Сейчас вернется. Входи же, Вася!..
– Вот досада! Не могу. Буквально на минуту. Внизу машина ждет. Дед на работе?
– Да, Вася. Катя же минут через двадцать…
– Нельзя. Я и так сделал крюк. На, вот это вам всем, поделите. – Он сунул в руки Наташе небольшой мешочек с сухарями. – Скажи, – дед в порядке? Держится?
– О, еще как! Сутками работает.
– Молодец дед! Ну, поехал. Наташа, моих поцелуй. А всем скажи: скоро легче станет. Ничего немцам с нами не сделать! До свиданья!
Он снова наклонился и поцеловал Наташу.
– Стой, Вася! Катя у проруби против Восьмой линии. Может, мимо поедешь, увидишь.
– Возможно. Ну, будь здорова!
И дверь за Васей захлопнулась.
Наташа стояла в темной прихожей, прижимая к себе колючий мешочек с сухарями, и улыбалась счастливой улыбкой, а по лицу ее текли слезы.
Наконец она опомнилась и пошла в комнату. И тут только до ее сознания дошло: сухари!
Сухари!! !
Сейчас же дать Тотику!
Она налила из чайника в кружку теплой воды, достала из мешка большой сухарь, накрошила в воду и долго разминала ложкой, пока сухарь не превратился в полужидкую кашицу.
– Ну, Тотик, будем кушать!
Она кормила его с чайной ложечки, заставляя прожевывать пищу. Тотик сидел прямо, вытянув на одеяле обе тоненькие, как палочки, ручки, и послушно
Когда вернулись девочки, Наташа все поняла по лицу Кати.
– Катюшка! Видела?!
– Видела! Мы только вытащили ведра наверх, поставили их на санки, вдруг машина останавливается. Выскочил из кабинки… Господи, Наташа!.. Я чуть не умерла от радости!..
– А какой он стал!.. Не узнать! – закричала Люся.
– Я сразу и не узнала…. В прихожей темно, открываю, а он…
И все три заговорили, перебивая друг друга и тряся за руки.
– А вот сухари, – Наташа показала на мешок.
– Ой поделим сейчас! Чтобы сразу кушать! – Люся, совсем как прежде, захлопала в ладоши.
– Конечно, сейчас! Давайте делить! Нас ведь семеро? – И Катя высыпала сухари на стол.
– Катя, только учти, что я уже один съела и Тотику один дала, – сказала Наташа. – Он поел и так сладко заснул!
И они принялись за дележку.
Когда на столе уже лежали семь кучек, девочки уселись вокруг стола, и комната наполнилась громким хрустом.
– Девочки, – сказала Наташа, – помните, Жених говорил: «Скоро легче станет»? Вот и Вася сегодня то же сказал и велел всем передать. «Ничего, – говорит, – немцам с нами не сделать».
– И дедушка так думает, – прибавила Катя.
Анна Николаевна работала как никогда. Она была старшей медсестрой большого отделения госпиталя и не только не брала никогда выходных дней, но и редкую ночь ей удавалось поспать напролет. Откуда у нее брались силы, она и сама не знала. Да ей и некогда было задуматься над этим. Раненые ее любили за заботливость, за веселый нрав, за всегдашнюю бодрость.
Домой забегать последнее время не удавалось совсем. О том, что делается дома, она ежедневно узнавала от Софьи Михайловны и часто посылала с ней Люсе что-нибудь из своего скудного пайка. Время от времени Люся навещала мать в госпитале. Ее пропускали в комнату, в которой жила Анна Николаевна вместе с двумя другими сестрами, и она тихонько сидела там, ожидая, когда мама, извещенная о ее приходе, сможет забежать сюда на минутку. Иногда она просиживала тут два – три часа, и за это время Анна Николаевна прибегала два – три раза и проводила с ней не больше десяти – пятнадцати минут.
– Люсенька моя! Ты еще больше похудела, бедняжка!
– Мамочка! Какая ты страшная стала!
С таких восклицаний обычно начиналась встреча. Но сейчас же об этом забывалось, и без конца сыпались вопросы, рассказы о пережитом… «Ох, подожди!» И Анна Николаевна убегала в палаты, чтобы через полчаса снова забежать в свою комнату. Она каждый раз заставляла Люсю съесть часть своего обеда и совала ей в карман либо ломтик хлеба, либо пару дурандовых лепешек, либо кусочек сахару. Потом она вдруг пугалась, что начинает смеркаться, что начнется обстрел, и гнала Люсю домой.