Три девочки [История одной квартиры]
Шрифт:
– Секрет очень простой, но не думайте, что это мое изобретение. Я эту штуку видел в детстве, – сказал Леонтий Федорович, вытаскивая что-то из-под скатерти.
Секрет действительно оказался совсем простым. Из очень тонкой компрессной клеенки были искусно склеены три пакетика, и в них вставлены и наглухо привязаны длинные и очень тоненькие резиновые трубки с резиновым баллончиком на конце. Стоило сжать баллончик – и воздух из него выдавливался через трубку в пакетик, и тот раздувался, как мяч. Подложенный под скатерть, он мог приподнять любую нетяжелую вещь. Девочки с увлечением делали опыты с новой игрушкой, заставляя плясать то одно, то другое.
– На,
– По-моему, – Васе за то, что привел дедушку! – крикнула Наташа.
Споров не было. Премия была присуждена единогласно старому слесарю и Васе. Яков Иванович смущался, но сиял. Анна Николаевна принесла из своей комнаты банку вишневого варенья.
– Вот! – сказала она и подавила банку на стол перед Яковом Ивановичем.
– Это все нам? – растерялся он.
– А как же? Это же премия. Сама летом варила.
Яков Иванович взял банку в руки и поставил ее перед Софьей Михайловной.
– Получите, завхоз. Кушать будем все вместе.
Шел уже второй час ночи. Тотик уснул на руках у доктора, и мать унесла его в кроватку. Девочек отправили спать, но они еще долго шмыгали через «классную» друг к другу.
Ушел и Вася кончать встречу Нового года в своей студенческой компании.
А взрослым не хотелось расходиться. Они сидели за столом, пили чай с вареньем, и беседа приняла тот теплый, интимный характер, какой бывает только тогда, когда у всех участников хорошо на душе.
– Доктор, – говорил старый слесарь, – а я часто вспоминаю девятьсот пятый год. Много мы тогда самодержцу – «его императорскому величеству» – крови испортили! Ты что тогда делал?
Доктор слегка опешил от этого неожиданного «ты», с которым Яков Иванович обратился к нему, сам того не замечая.
– Помню и я, – ответил он немного растерянно, но вдруг, увлеченный воспоминаниями, заговорил горячо и живо. Он рассказывал, как подавал первую помощь раненным на демонстрациях рабочим и студентам; как прятал от полиции в этой самой квартире революционеров, живших в Петербурге на нелегальном положении; как его однажды вызывал к себе градоначальник для объяснений и как он перед ним разыгрывал обиженного; как, мол, на него могли подумать, что он помогает «крамольникам»?
Все смеялись, а Софья Михайловна заметила:
– Не представляю себе, доктор, – неужели вы умеете притворяться и что-то разыгрывать?
– Перед вами не сумею, – улыбнулся доктор, – а обмануть полицию – это было делом чести.
И он снова увлекся воспоминаниями. Иногда старый слесарь перебивал его и рассказывал случаи из своей жизни, о том, как участвовал в забастовках и демонстрациях и как после 9 января 1905 года вступил в партию большевиков. Рассказы этих двух, таких разных, стариков – это уже была история, и все сидели молча и с интересом слушали.
– Ну, еще, еще! Расскажите еще! – просила Анна Николаевна, ласково прижимаясь к плечу Софьи Михайловны.
– Нет уж, скоро утро, спать пора, – сказал, наконец, Яков Иванович и встал.
Все поднялись с мест, продолжая разговаривать. Доктор отвел Софью Михайловну в сторону и тихо сказал:
– Я сегодня впервые за много лет смог вспомнить этот период своей жизни без боли. Как мне благодарить вас за это?
Софья Михайловна ничего не ответила, только крепко пожала его руку.
– Чудно встретили сорок первый год! – воскликнула Анна Николаевна. – И вот увидите, он весь пройдет радостно и весело и мы еще лучше встретим следующий.
Все охотно согласились с ней. И никто не подозревал, как
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава X
Прошел ровно год.
Шла ночь на первое января 1942 года. Наташа вдруг проснулась сразу, как от толчка. Она открыла глаза. В комнате было совершенно темно. Слышалось ровное дыхание спящих людей. Наташа повернулась со спины на бок, протянула руку и пощупала, не раскрылся ли Тотик. Нет, ничего, укутан хорошо. Они все лежали на широкой тахте – Наташа, Тотик, Люся и Катя. Из-за раскрытой двери в соседнюю комнату доносилось тонкое, с присвистом, похрапывание Якова Ивановича, да иногда что-то бормотал во сне доктор.
Наташа порывисто села и обхватила руками коленки. Плечи и спину сразу охватило холодом. Она нащупала в темноте рядом на стуле своп фланелевый халатик, надела его, быстро сунула ноги в валенки и бесшумно подошла к столу. Прислушалась – все спят. Ощупью нашла спички и зажгла коптилочку, стараясь своим телом загородить свет от постели Софьи Михайловны. Фитилек загорелся, потрескивая, слабый свет разлился по комнате. Наташа оглянулась. Ничего, мама лежит лицом к стенке, авось не проснется. На всякий случай Наташа взяла лежавшую на столе книгу в переплете и, раскрыв, поставила ее ребром, чтобы свет не разбудил маму, если она повернется. За девочек она не боялась, – они спят очень крепко.
Однако как холодно! Вечером топили «буржуйку», но она уже успела остыть. Наташа зябко повела плечами, подошла к столу, достала из большой папки несколько исписанных листков бумаги и несколько чистых, уселась в кресло, поджав под себя ноги, и начала писать. Она спешила, но слова ложились на бумагу ровными четкими строчками. Пламя коптилки слегка колебалось от ее дыхания, глазам было больно от напряжения, рука стыла, и ее время от времени приходилось отогревать, сунув под мышку, но Наташа не отрываясь писала и писала. Часы пробили два, потом три; Наташа их не слышала, она с головой ушла в письмо.
Ленинград, ночь на 1 января 1942 года
"Здравствуй, дорогой мой папочка. Пишу тебе в новогоднюю ночь. Вчера пришел к нам твой товарищ с фронта, и как мы обрадовались твоему письму! Ведь так долго не было вестей от тебя, и чего-чего мы с мамой не передумали!
Папочка! Вот я проснулась, все спят, и мне захотелось сейчас же писать тебе. Все равно не засну, а завтра придет твой товарищ за письмом. Днем писать некогда, а сказать хочется так много! Ведь ты просишь написать тебе подробно, как мы сейчас живем. Помнишь, когда ты уезжал, ты просил меня все записывать. Я один раз начала, а потом стало некогда. Посылаю тебе то, что тогда записала.
Помнишь, как весело мы встречали прошлый Новый год? Помнишь сюрприз? И вот вчера был настоящий новогодний сюрприз – письмо от тебя! Ты просишь, чтобы я честно и откровенно написала тебе, очень ли нам трудно. Да. папочка, трудно. Мне кажется, что я за эти месяцы стала совсем взрослой. Ну вот, как раз листок кончается. Теперь читан то, что я тогда написала, а что дальше, я напишу сейчас".