Три долі
Шрифт:
Пан гетман быстро встал, прошелся по светлице, как вдруг вскакивают и делают круг раненые звери, подошел к окну, поглядел во мглу благоухающей, тихой и теплой ночи, на сверкающие мириады звезд и опять сел у стола.
Наступило долгое молчание, и так стало тихо, что Маруся слышала биение своего сердца.
Наконец, пан гетман снова встал, подошел к полке в углу, взял оттуда чернильницу, перо и бумагу, перенес на стол, разложил как бы для письма и опять удалился к окну, опять глянул в благоухающую мглу теплой ночи, на искрометные звезды и оттуда проговорил глухо, как будто
– Я ему напишу все, что требуется.
– Доброе дело, – ответил на это сечевик.
Еще на несколько минут наступило молчание. Между тем, глаза сечевика встретились с глазами Маруси и он ласковым знаком головы и улыбкой дал ей понять, чтобы она постаралась снова заснуть и отдохнуть.
Но она, в ответ, указала на пана гетмана.
Он понял, что ее мучит, и опять ответил ей успокаивающим знаком.
Пан гетман подошел к столу и начал писать.
Важное, надо полагать, было это письмо и трудно ему было писать.
Когда оно было окончено, пан гетман передал его сечевику.
– Прочти! – проговорил он.
Сечевик прочел исписанный листок, сложил и, взяв свою бандурскую шапку, бережно засунул его под шапочную подкладку.
– Когда ж доставишь? – спросил пан гетман.
– Как только донесет меня Бог и добрая доля, так и доставлю, – ответил сечевик.
И с этими словами он встал.
– Идешь? – спросил пан гетман.
– Иду, пане гетмане; счастливо вам оставаться. Маруся в одно мгновенье была тоже на ногах.
– Меня не покинешь? – спросила она.
– Нет, не покину, – ответил ей сечевик, слегка наклоняя над нею свое смуглое лицо. – А коли утомилась, так на руках понесу.
Маруся схватила его за руку.
– Бью челом пану гетману, – сказал сечевик, низко кланяясь.
– Он продаст нас! – глухо проговорил пан гетман.
– Милостивый Бог не выдаст, супоросная свинья не съест! – возразил сечевик.
– С ним нельзя правдою! – воскликнул пан гетман, – нельзя…
– Ничего, пане гетмане, ничего: де не хватає вовчої шкіри, там ми наставимо лиса [12] , – проговорил сечевик, – будьте здоровы и нас поджидайте. Пойдем, Маруся малая.
12
Где не хватает волчьей шкуры, там мы наставим лисьей.
Они вышли из гетманской светлицы и направились опять к городской заставе.
Все было тихо и темно по улицам; вишневые садики мягко белелись; где-то глухо журчала вода.
Отойдя несколько шагов, Маруся оглянулась на гетманскую хату.
В отворенных дверях, через которые они только что вышли, стоял пан гетман и глядел им вслед.
При неясном свете мерцающих звезд едва виднелась его фигура, но и это неясное очертанье было до того преисполнено выраженьем муки, что у Маруси сердце больно забилось.
– Утомилась, Маруся? – спросил сечевик, пробираясь по излучистым переулкам.
– Нет, – отвечала она. – Мне хорошо итти. Далеко могу, куда хочешь!.. Мы
– Далеко.
Несколько времени они шли молча. Раза два или три им то навстречу попадались, то перегоняли их чигиринские жители – все сильные, крепкие люди, которые, как будто мимоходом, только взглядывали на них и затем повертывали своею дорогой.
У заставы вдруг поднялся с земли какой-то гигант с аршинными усами и воздвигся перед бандуристом наподобие колокольни.
– Куда Бог несет, ласковый пане бандурист? – спросил он.
– Туда, где добрые люди, шановный земляче.
– Ну, а как повстречаются злые, пане бандурист?
– Волка бояться, так и в лес по ягоду не ходить, земляче.
– Кабы я был козак сильный, пане бандурист, я бы поклонился тебе и попросил бы… да несмелый я козак!
Маруся пожелала получше поглядеть на этого «несмелого», но голова его была так от нее высоко, что она могла видеть только висячие, как снопья свежей степовой травы, усы.
– Ничего, осмелься, – ответил бандурист.
– Спой ты мне какую ни на есть думку.
– Изволь.
Бандурист тихонько заиграл на бандуре и тихо запел:
Ой послухайте, ой повидайте,Що на Вкраїні постало:Під могилою, під Сорокою,Множество ляхів пропало [13]13
Послушайте, поглядите, что на Украйне делается: под Сорокою могилою побито множество ляхов.
Когда пенье смолкло, «несмелый» козак отодвинулся в сторону и бандурист с Марусей свободно вышли за заставу.
Дорога вилась далеко-далеко черной змеею по мягкой, густой мураве. В чигиринских садиках пели соловьи.
XVII
Ровно через две недели после свиданья с паном гетманом, тихим чудесным вечером, старый бандурист со своим поводырем медленно подходил к сожженному селу.
Видно было, что эти путники не баловали себя излишним отдыхом: впалые глаза блестели каким-то лихорадочным огнем на запыленных, загорелых лицах, губы пересохли и потрескались.
Однако они шли бодро и спокойно между собой разговаривали.
Ни души им не попадалось по дороге; всюду молчанье, тишь.
Прямо перед ними чернелись обгорелые хаты и садики, вдали дымились села и хутора.
Миновав выжженную улицу, на которой уже кое-где бархатились пятна свежей зеленой муравы, они повернули к разрушенному засоренному колодцу.
– Приятно испить свежей криничной водицы! – сказал бандурист.
С этими словами он запустил руку в глубокую торбу, висевшую у него через плечо, достал оттуда деревянный ковшик, размахнул им плавающие поверх воды головешки, зачерпнул и подал своему поводырю с такою дружескою улыбкой, которая несомненно показывала, что он своим поводырем доволен и счастлив вполне.